Собрание сочинений в трех томах. Том 2. Село Городище. Федя и Данилка. Алтайская повесть: Повести - Любовь Воронкова

Ромашка шел легким шагом и то насвистывал, то напевал. Пока эти горе-огородники соберутся засаживать свои гряды, у него уже огурцы взойдут.

Отворив калитку, Ромашка вдруг остановился — и остолбенел. Его гряды, его ровные, прямые гряды были истоптаны, будто палкой истыканы, и почти разбиты.

Ромашка в бешенстве оглянулся кругом. Огород был пуст. Вокруг отцветающей дикой груши гудели пчелы. Молодые смородиновые кусты, облитые росой и солнцем, светились и сверкали, будто на празднике.

Ромашка поставил на землю свою баночку с огуречными семенами и бросился на другой конец огорода, где в полном спокойствии лежали грядки, вскопанные ребятами.

— Вы мои так — и я ваши так! — пробормотал Ромашка, чуть не плача от гнева. — Я сейчас вот тоже все истопчу! Все до одной!

Но потом остановился. «Они так — и я так? Нет. А вот я не буду так. Я вот пойду да председателя приведу. Пусть он посмотрит, что его дочка делает».

Ромашка побежал. Недалеко от риги ему встретились Груня и Стенька. За ними по тропочке семенил Козлик. И сзади всех, отмеряя длинными ногами неторопливые шаги, шел Женька.

— Ты уж посадил? — весело удивилась Груня. — Уж успел?

Ромашка сверкнул на нее светлыми ледяными глазами и ничего не ответил. Он шел прямо на них, не сворачивая.

— Вот идет, как бык какой, — закричала Стенька, — да еще толкается!

Козлик еще издали посторонился. А Женька хотел было задержать Ромашку и широко расставил руки:

— Стой! Пропуск давай! Пароль говори!

Но Ромашка молча отпихнул Женьку и пошел не оглядываясь. Все в недоумении посмотрели друг на друга.

— Что это он?

— Что это на него наехало?

Тут их догнала Раиса. У нее было обиженное лицо.

— Ромашка совсем взбесился! Я его не трогаю, а он толкается!

Подойдя к огороду, они сразу поняли, почему Ромашка взбесился. Все они, так же как и Ромашка, неподвижно остановились перед испорченными грядами.

— Ой, кто же это натворил? — жалобно сказала Стенька и обеими руками взялась за щеки. — Ой, батюшки!

Женька стоял, засунув руки в карманы и приподняв плечи. Черные брови его сдвинулись к самому переносью.

— А вот пусть не хвалится! — возразила Раиса. — А то — «мои лучше всех, лучше всех»! Вот тебе и лучше всех!..

Груня огорченно глядела на гряды:

— Еще на нас подумает, вот что хуже всего!

— А если взять да поправить? — несмело предложил Козлик.

Женька выдернул руки из карманов, оглянулся — нет ли заступа.

Груня поняла его движение:

— Вы пока сажайте огурцы, а я сейчас за лопатами сбегаю. Живо поправим.

Она не успела уйти, как пришел Ромашка, а за ним Грунин отец.

— Вот, дядя Василий! Смотри, — сказал Ромашка, не взглянув на ребят, — вот что сделали!

Председатель помолчал, потеребил ус и медленно перевел глаза на Груню:

— Это что же у тебя делается, бригадир?

— У меня! — вспыхнула Груня. — Как это — у меня? Мы все грядки делали… мы не портили…

— Они не портили! — горько сказал Ромашка. — Это не они, это петровские колхозники на конях проехали!

— Что ты, Ромашка! — крикнула Груня со слезами. — Ты и правда думаешь, что это мы?

— Нет, не вы, — повторил Ромашка. — Я и говорю — не вы, я говорю — это петровские… Это им не понравилось, что мои гряды тетка Елена похвалила!

— Ну уж, если ты не веришь… — у Груни осекся голос, она докончила почти шепотом: — Тогда как хочешь! — и гордо отошла в сторону.

— Груня не портила! — быстро и горячо сказала Стенька. — И я не портила! Мы все время вместе были. Может, вот Женька…

— Что? — крикнул Женька. — Ты что мелешь?

Все закричали, заспорили. И каждый доказывал, что не трогал Ромашкиных гряд.

Председатель слушал, покачивая головой.

— Эко дурачье! — сказал он. — Один делает, другой портит. С такой работой, братцы, далеко не уйдем. А идти-то ведь нам еще ой как далеко!

Председатель велел поскорей принести заступы и помочь Ромашке. И пригрозил: если это повторится, то он виновнику так всыплет, что тот и своих не узнает.

Ромашка никого не подпустил к своим грядам. Сделал сам. Молча посадил огурцы. И ушел, не сказав никому ни слова, ни на кого не взглянув.

Невесело в этот день было на огороде.

А вечером еще и мать журила Груню:

— Как же это так? Огород — общий. Земля — общая. Разве Ромашкина грядка — это его собственная? Разве он так же не для нас всех старается? А вы его грядку — топтать? Ведь это все равно что свою топтать! Надо порадоваться, что у парня работа ладится, да поучиться у него, а они вон что! Истоптали! Ну, куда это годится?

— Мама, — повторяла Груня, — ну я же не топтала! И даже не знаю кто! Мы и не думали даже!..

— Так надо узнать, кто такую чепуху сделал. Да хорошенько взыскать. А прощать такие дела нельзя.

Ромашка был человек гордый, непокладистый и обиду помнил долго. На огороде работал особняком. Окликнут его — не оглядывается. Спросят что-нибудь — не отвечает. Будто он в огороде совсем один — копает-копает, потом отдохнет немножко. Обопрется на заступ и глядит куда-то на деревья, на облака. А потом снова начнет копать. Работал он крепко, споро. Невысокий, коренастый, как молодой дубок, он был самый сильный из всех ребятишек в Городище.

Когда позвали на обед, Ромашка не поднял головы и не выпустил заступа. Груня подошла к нему:

— Ромашка, обедать!

— Без тебя знаю, — буркнул Ромашка.

— Ромашка… Все так и будешь злиться теперь? Ведь говорю тебе — я не знаю кто… — начала Груня.

Но Ромашка оборвал ее:

— А ты иди! Слыхала? Обедать звали!

— Да ведь ты все не веришь!

— А кому мне верить — тебе или своим глазам?

— Но я тебе говорю!..

— А можешь и не говорить.

Он всадил заступ в землю и, разминая плечи, пошел с огорода.

Груня с огорченным лицом поплелась следом. У нее очень болели руки и плечи от заступа, и Груня сердилась на себя за это. Почему это она такая некрепкая и несильная? Вон Стенька! Ее спросишь: «Стенька, устала?» А она: «Не!» — «Стенька, руки болят?» — «Не!» — «Стенька, спину ломит?» — «Не!»

И всегда «не»! И в холод ей не холодно, и в грозу не страшно, и в работе не тяжело.

А Груня, никому не сознаваясь, потихоньку считала, сколько еще дней копать придется. И думала: хватит у нее сил или не хватит?

Ну что думать об этом? Должно хватить, раз она бригадир.

День был влажный и теплый. Вскопанная земля, еще сочная от весенних дождей, дышала свежими испарениями. А там, где еще не было вскопано, по серой, засохшей корочке уже побежали зеленые задорные сорняки. Трактор шумел в поле. Но сколько еще невспаханной земли!.. Эх, побольше бы сюда лошадей, плуги бы!..

Но глаза страшат, а руки делают. Колхозники работали упрямо, настойчиво. Они забыли все свои мелкие свары и ссоры, все обиды, которыми они когда-либо огорчили друг друга. Была только одна мысль, одно стремление — побольше вскопать, побольше поднять земли, побольше засеять. Они в эти напряженные дни понимали всем своим сердцем, всем существом своим, что если они сейчас не поднимут и не засеют землю, значит, и колхоза им не поднять.

Грунин отец и сам копал вместе с бабами. Он землю любил и всегда повторял:

— Земля — она фальшивить не будет. Только обработай ее хорошенько да удобри, а уж она с тобой за все расплатится — и хлебом тебя завалит, и одежей, и всякими богатствами!

А по ночам долго кряхтел и охал. Грунин отец был ранен в ногу еще в первые дни войны, и каждый раз после трудной работы нога его очень болела.

Но дни проходили. Все новые и новые поднимались грядки на огородах — и там, где у реки копали под капусту, и на Кулиге, где собирались посадить красную свеклу и помидоры. Уж начали копать и приусадебные огороды. И опять получалось очень странно и непривычно: огороды есть, а изб нету!

В этот день ребятишки копали огород у соседки Федосьи. Тетка Федосья осталась на свете одна: сына ее убили на войне, а больше у нее никого не было. Ей огород копали всем миром. Народу собралось много, работать было весело. Женька дурачился — притворялся, будто он трактор, и рычал, копая землю.

Только Ромашка молчал. А когда его уж очень разбирал смех, он отворачивался, и потихоньку улыбался, чтоб никто не видел.

В сумерках Груня и Стенька сидели у пруда. Пруд был розовый от заката. Черные стрижи летали над ним. Груня молча глядела на ракитовую ветку, которая, почти касаясь воды, отчетливо отражалась в ней. И казалось, что две ветки — одна сверху, а другая снизу — смотрели друг на друга.

— Стенька, как ты думаешь, кто же это все-таки гряды истоптал?

Стенька развела руками:

— Придумать не могу! Женька? Нет, Женька не зловредный. Уж не Раиса ли?

— Неужели она? Тогда уж пусть созналась бы!

— Сознайся попробуй! Ромашка живо колотушек надает.