Собрание сочинений в трех томах. Том 2. Село Городище. Федя и Данилка. Алтайская повесть: Повести - Любовь Воронкова

— Ну, так. Теперь работайте, — сказала тетка Настасья, потуже завязывая платок. — Только уж если работать, то как следует, а не дурить. Смотри, бригадир, заботься! С тебя спрашивать буду!

И Груня ответила, глядя прямо в глаза тетке Настасье:

— Ладно. Буду заботиться.

Так вот и стала с того дня Груня бригадиром. Она очень беспокоилась. А ну как ребята покопают-покопают да и бросят — попробуй уговори их тогда! Уж очень работа тяжелая. На ладонях у всех в первый же день надулись мозоли. И в первый же день Груня и рассердилась и поссорилась с ребятами.

Ромашка почему-то вздумал копать один и ушел на другой конец поля.

— Ты зачем ушел-то? — сказала Груня. — Мы бы копали все вместе — так бы и гнали свой участок!

Но Ромашка смахнул пот со лба и, не поднимая головы, ответил:

— А я хочу здесь копать! Иди от меня и не командовай!

— А для чего же я тогда у вас бригадир?

— Не знаю, для чего, — упрямо ответил Ромашка, — а вот я не люблю, когда надо мной командовают!

Груня ничего не ответила, вернулась на свое место и взяла заступ. Тут шли веселые разговоры.

— Наш Трофим уже купался! — живо рассказывала Стенька. — Вода еще снеговая, а уж он — готово! Сначала по калужине босиком бегал, а потом и весь влез да выкупался. Пришел — сразу к печке. И молчит. Будто мы не видели!

— Ребята! — прервал ее Женька Солонцов. — Ребята, что я придумал!

— Какую-нибудь чушку, — пробурчал Федя.

— Уж сказал бы — чушь. А то — чушку! Я вот что придумал: давайте так играть, будто мы клад откапываем!

— Давайте!

Но Раиса сказала, насмешливо выпятив нижнюю губу:

— И ничуть не похоже. Клад искать — надо ямку на одном месте рыть. А мы — вон какую долину поднимаем! Ой, а руки больно до чего!

Она выпрямилась, потерла спину и скривила лицо.

— Ой!.. Не буду я! Все равно ничего не выйдет. Где это видано — поле лопатой копать?

И села на кочку.

— Не успела начать, а уж устала! — сказала Груня. — Вот когда все будут отдыхать, тогда и ты сядешь. Вставай!

Раиса встала, но заступ не взяла, а выбралась на тропочку и пошла домой. Груня чуть не заплакала.

— Ну, куда же ты? Ну, покопай хоть немножко-то!

— Думаешь, что председателева дочка, то тебя все и слушаться должны? — сердилась Раиса.

И ушла. А за ней неожиданно ушли две девочки поменьше — Анюта и Поля-Полянка.

Груня вспыхнула от гнева и обиды. К тому же у нее на ладони прорвалась мозоль, и было очень больно. Но Груня молчала. Попробуй пожалуйся — тогда и все жаловаться начнут.

Тяжелая, сырая земля не рассыпалась под заступом. Она туго резалась блестящими, влажными ломтями, и эти ломти, отрезанные заступом, надо было разбивать на мелкие комочки.

Заступ становился все тяжелее и тяжелее, и Груня чувствовала, как из ее рук постепенно уходит сила, руки делаются мягкими, слабыми и не хотят слушаться…

Груня старалась не думать об этом — ребята ведь работают же! Стенька режет землю и бьет комки, будто у нее руки железные. Да еще и смеется. Да еще все время рассказывает разные истории — такой уж у нее неумолчный язык.

И долговязый Женька работает, не жалуется. И Федя. И Ленька Козлик. Козлик — слабый, он то и дело отдыхает. Но не уходит.

А вот и Трофим тащится.

— Ты куда идешь, Трофим? — сказала Груня. — На эту работу я тебя не наряжала. Ты что ж, бригадира не слушаешься?

Трофим остановился. Он не мог понять — сердится Груня или шутит. Но обратно все-таки не пошел. Так и стоял молча, пока ребятишки работали. Груня поглядела на него и засмеялась:

— Смотрите, Белый Гриб стоит!

Груня смеялась, а сама только и думала, раз за разом всаживая заступ в землю:

«Ой, хоть бы поскорее обед кончился! Хоть бы поскорей пришли! Ой, совсем мочи нет!»

Отдыхать она не хотела — ей надо было выдержать бригадирскую марку. А то сядет бригадир отдыхать — какой же пример ребятам?

И когда она почувствовала, что разбивает последний пласт и что заступ сейчас выпадет у нее из рук, из кустов на дорогу вышли колхозники. Груня остановилась, выпрямилась, воткнула заступ в землю:

— Кончайте, ребята! — и блаженно перевела дух: выдержала!

Нет, все-таки трудно быть бригадиром!

Да, трудно быть бригадиром.

Груня сидела на обгорелом, обмытом дождями обломке бревна. Тут раньше стояла их изба — горница с голубыми занавесками, кухня, сени, чулан. А там, сзади, двор. Во дворе под крышей ласточки всегда вили гнезда. Ничего не осталось. Одни головешки да обломки кирпича.

Груня держала в руке только что найденный в золе осколок розового блюдца. Это было Грунино блюдце. У нее тогда и чашка была такая же — розовая. От чашки даже и осколков нет…

Груня задумчиво и долго смотрела на скворца, который распевал над головой, у скворечни. Странно было видеть скворечню, когда рядом нет избы. И палисадник тоже. На сиреневых кустах развертываются темные блестящие листья. Напористо лезут из-под земли крупные светло-зеленые побеги мальвы. Скоро они поднимутся выше изгороди, стебли их подернутся серебристым пушком, развернутся круглые шершавые листья — и по всему стеблю, изо всех пазушек полезут светлые шелковые бутоны, раскроются, распустятся малиновые, розовые и алые цветы. И дела им нет, что маленькие веселые окна больше не смотрят на них. Им бы только весну да солнышко!

— Здравствуй, хозяюшка! — сказал кто-то.

Груня быстро обернулась. Возле разрушенной печки стоял незнакомый человек в защитной фуражке и в кителе.

«Начальник какой-то…» — подумала Груня. И тихо ответила:

— Здравствуйте.

— Ну, что же ты тут сидишь, девочка?

— Так.

— Наверное, по своей избе горюешь?

— Нет.

— Ах, нет? Вот как! Ну тогда, значит, у тебя еще какая-то забота есть.

— Никакой у меня заботы нету.

— Неправда. Есть.

Начальник сел поодаль на сухой пенек и достал тяжелый блестящий портсигар.

Груня опустила глаза и уставилась в розовый кусочек разбитого блюдца. Может, вскочить да убежать? Но дядька, кажется, ничего, не сердитый. И почему это он про ее заботу спросил?

— Хочешь, я скажу, о чем ты думаешь? — опять заговорил начальник. — Сказать?

Груня улыбнулась:

— Скажите.

— Ты думаешь: «Вот какой счастливый скворец — его дом цел остался, а мой сгорел!» Так?

— Нет, не так.

— Не так? А ну-ка, покажи руки. Ладони покажи!

Груня повернула руки ладонями вверх и покраснела. Кабы знала, вымыла бы получше!

— Хорошие руки, — сказал начальник, — с мозолями. Вижу, работаешь хорошо.

Груню обрадовала эта похвала. Она осмелела.

— Нет, не очень хорошо работаю, — сказала она. И снова лицо ее стало задумчивым. — Хочу, чтобы хорошо, а не выходит.

— А что же не выходит-то?

— Да вот не знаю. Ребята меня бригадиром выбрали. А сами не слушаются. Мы вот сейчас поле под овес копаем. А Раиса шваркнула заступ да с поля домой — у нее спина заболела! А разве у нас-то не болит? Мы уж вот пятый день копаем, а она и не идет даже! Я зову, а она: не пойду — и все! И вот Федя тоже. Чуть заглядишься, а уж он руки опустит и стоит, как овца на полднях, отдыхает. Ну, Козлик у нас слабый, пускай. А Федя здоровый, как кабан. А Ромашка только и знает: «Не командовай!»

— Так не говорят — «не командовай».

— Я знаю. Это он так говорит: «Девчонка, а командовает!» А я не могу его переспорить. Нет, не умею я бригадиром быть!

— А ты думаешь, кто-нибудь сразу умеет? Никто сразу не умеет. Это нелегко. Но что же делать? Мне вот тоже нелегко бывает.

— Вам?

— Да, мне.

Начальник вдруг посмотрел на Груню усталыми глазами, снял фуражку и провел рукой по гладким светлым волосам.

— Да, разорили вас! Крепко вас разорили, до корня.

Груня молчала. Над головой, у скворечни, по-прежнему веселился скворец.

— Ну ничего, — продолжал начальник, — поднимемся. Только рук опускать не надо. Со временем все опять будет, как было.

— И Городище будет, как было?

— Еще лучше будет! Посады встанут новенькие со смолкой, заблестят крышами, засверкают окнами… И петухи опять запоют. И стадо пойдет по деревне.

— И коровы опять будут?

— Будут. И овцы будут. И лошади.

— И скотный двор?

— И скотный двор поставим. Со стойлами. С окошками.

Груня поглядела на него с задумчивой улыбкой:

— Неужели все это может быть?

— Может. Только очень крепко работать надо. Не унывать. Не охладевать. Не бояться усталости. Вот, я вижу, у тебя в палисаднике мальвы всходят…

Груня оглянулась на светлые ростки.

— Это не мальвы. Это алые цветы!

— Вообще это мальва. А по-вашему, алые цветы. Ну, пусть так, это даже красивее. Так вот, погляди ты на эти алые цветы. Целую зиму они лежали в земле, прибитые морозом. И не знали — живы они или мертвы. И солнца им не было. И воды не было. И снег давил их. Все перетерпели. Но вот отошла беда, повеяло теплом — и сразу они почуяли, что живы, что им надо жить, что они могут жить. Вот и пробиваются наружу, напрягают все свои силы, пробиваются с великим трудом и, может быть, с большой мукой… Но они все-таки пробьются, приподымутся и зацветут… Обязательно зацветут! Поняла? Ну, прощай.