Собрание сочинений в трех томах. Том 2. Село Городище. Федя и Данилка. Алтайская повесть: Повести - Любовь Воронкова

Может, в десятый раз побежал городищенский председатель на машинно-тракторную станцию. Его высокая, жилистая, чуть согнутая фигура намозолила глаза трактористам. Станция была разорена. Со скрипом и скрежетом собирали там тракторы, отыскивали и добывали части. Торопились к весне. Но разорить легко, а построить трудно. Касаткину обещали: как только сможет хоть один трактор выйти в поле, так прежде всего прислать в Городище. Может, через недельку, может, через две…

В сумерки, вернувшись домой, председатель созвал собрание.

Колхозники собрались по первому зову — два раза посылать ни за кем не пришлось.

Стенька и Груня сидели на бревнышке у двери, подобрав босые ноги, — им уже были известны невеселые новости, которые принес председатель.

Первой на собрание пришла тетка Настасья Звонкова, Ромашкина мать, в потертой одежонке из «чертовой кожи», с большими серыми заплатами на локтях и в платке из конской зеленой попоны.

Но и в заплатанной одежке и грубом платке Ромашкина мать была статная и красивая. Только горе проложило глубокую морщину на ее крутом лбу и тронуло сединой ее черные волосы, расчесанные на прямой пробор.

Потом пришла тетка Дарья Соколова, худенькая, рыжеватая, с набухшими веками. Держась за ее юбку, рядом шагал самый младший из ее ребятишек, трехлетний Сенька. Дарья шла, засунув руки в рукава ватника, и не поднимала глаз, словно думала какую-то непосильную думу. Она недавно получила извещение, что муж ее погиб в бою за Ржев.

Пришел легким шагом маленький старичок Митрич, пришла тетка Антонина Солонцова, Женькина мать. Горе она несла вместе со всеми: и мерзла в лесных ямах, скрываясь от врагов, и голодала, и задыхалась зимой в риге от тесноты и дыма. Но не сдалась. Улыбка так и мелькала на ее лице — в глазах, в морщинах у рта, в ямочках на щеках…

Тяжело ступая в своих новых сапогах, пришел дед Мирон. Быстрым шагом догнала его худая, смуглая, синеглазая Стенькина мать, тетка Елена…

Гурьбой, толкаясь и смеясь, собрались молодые девушки и стали в сторонке.

Не отстала и бабушка Вера. Она была всех нарядней — в черном плюшевом салопе и в большой шали с бахромой. Бабушка Вера была догадлива — успела все свое добро на себя надеть. И с тех пор так и не снимает, хоть и тепло подступило, хоть и жарко ей становится под косматой шалью…

Подождали, когда соберутся остальные колхозники. А когда все собрались, разместились на бревнышках, на чурбаках, тихонько вышла и стала сзади Грунина мать, маленькая тихая женщина в низко повязанном голубом платке.

Председатель, опершись обеими руками на свою палку, посмотрел на одного, на другого.

— Ну, что делать-то, бабы? Каждый день сейчас — золото, а мы это золото попусту теряем. Сей овес в грязь — будешь князь. А у нас поле подсыхает. Семян дали нам сортовых, шатиловских. Не загубить бы урожай…

— Копать надо, — твердо сказала тетка Настасья, — не терять время.

— Копать? Лопатами? — слегка всплеснула руками тетка Анна Цветкова, Раисина мать. — Поле — копать?

Но тут сразу подхватило несколько голосов:

— А что ж — глядеть, как поле сохнет? Весну упускать? Ждать теперь некогда! Некогда ждать!

— Да ведь сроду лопатами поле не копали…

— Не копали — значит, нужды не было. А теперь нужда подошла.

И порешили: пока дадут лошадей да пока придет трактор, копать поле под овес заступами.

Невиданная, трудная это была работа. Заступов понабрали по соседним деревням и начали вскапывать поле. А поле — это не грядки на огороде, поле меряют гектарами. Копали все — и старые и молодые, и больные и здоровые. Крестьянское сердце не терпело — на дворе весна, а поле лежит не пахано!

Копали с утра до обеда. После обеда приходили снова и копали дотемна. А в обеденный перерыв выходили на поле ребятишки.

Бригадиром выбрали Груню.

Это произошло для нее неожиданно и как-то само собой.

Мать послала ее созвать ребятишек:

— Собери их, да приходите к нам в поле. Будете сорняки из земли выбирать.

Поле, подернутое сизой прошлогодней стерней, широко разлеглось по отлогому склону. Верхним краем оно взбегало к самой опушке сквозистой березовой рощи. А нижний край его извилисто и мягко припадал к берегам маленькой речушки Вельги, которая журчала и поблескивала среди невысоких зарослей ивняка.

Ребятишки вышли на опушку рощицы. Колхозники копали землю, растянувшись по полю вереницей. Они начали копать от рощицы, отступая вниз, и этот край поля уже чернел тяжелыми влажными комьями только что поднятой земли.

Работали молча. Только слышно было, как неумолчно щебечут птицы во всех кустах, как журчит внизу веселая Вельга и как шурхают заступы, взрезая землю. Время от времени то один, то другой нагибались к пласту, вытаскивали длинное волокнище пырея или хрусткий, как сахар, корень молочайника и отбрасывали в кучку.

Увидев ребятишек, женщины приостановились и, опершись на заступы, разогнули спины.

— Молодая бригада пришла! — сказала с улыбкой чернобровая тетка Антонина. — Помогать, что ли, пришли?

— Помогать, — сказала Груня и подошла поближе. — Мамка велела!

— Неужто копать?

— Ой, помощнички! Завязнете в земле — вытаскивай вас, — засмеялись женщины.

Но Грунина мать не смеялась. Пользуясь остановкой, она сняла развязавшийся платок, поправила волосы и сказала:

— Выбирайте с поля всякие репьяки да относите куда-нибудь в кучку, а потом их сжечь нужно…

Ребятишки разбрелись по полю. Женщины снова замолчали, зашурхали заступами. Только одна тетка Антонина все спрашивала:

— Эй, бригада! А кто же у вас бригадир-то? Не Трофим ли? Или Нюрка Дарьина?

— Наверно, Грунька, — сказала тетка Анна, Раисина мать, — она все их на работу наряжает.

Выбирать сорняки — работа нетрудная. Только ноги вязнут в еще сырой земле, и на них нарастают такие комья, что не повернешься. Да руки стынут от еще не прогретой земли.

Ребята перекликались и гомонили, как грачи:

— Гляди, гляди! Во — корешок! Как редька!

— А вот пыреяка тащится! Вот распустил корни-то, как сеть, — рыбу ловить можно!

Когда солнце поднялось и стало в зените, Ромашкина мать, тетка Настасья Звонкова, воткнула заступ в землю. И, вздохнув, словно свалила с плеч большую тяжесть, сказала:

— Обедать, бабы!

Тетка Настасья была бригадиром.

Заступы перестали шурхать. Копщики разогнулись.

— Ох, и работка!

— Да, работка лошадиная…

— Что ж поделаешь! Лошадиная не лошадиная, а делать надо…

А бабушка Вера опять помянула фашистов. Подбирая из-под куста свой плюшевый салоп и мохнатую шаль, она погрозила куда-то своим костлявым кулаком:

— Все равно сдохнете, проклятые! Как вы нас ни разорили, как ни поиздевались, а мы выжили! Выжили!

Ребята собрались было тоже уходить. Но Ромашка взял заступ:

— А ну-ка, дай я попробую!

Он нажал заступ ногой и вывернул пласт земли.

— Ребята, давайте тоже копать, а? — оживился Женька Солонцов и подскочил к заступу, оставленному его матерью.

Колхозники медленно пошли в гору на тропочку, а тетка Настасья задержалась — посмотреть, нет ли огрехов.

— А что ж бы вам и не покопать? — сказала тетка Настасья. — Сколько ни накопаете — все хлеб. Только без бригадира нельзя. Выбирайте бригадира. А то напортите тут, а спрашивать будет не с кого. Ну, кто у вас тут позаботливей?

Тетка Настасья, вытирая руки влажной молодой травой, оглядывала ребят своими суровыми серыми глазами.

— Пускай Груня, — крикнула Стенька, — она заботливая!

— А может, из ребят кого? Будете ли вы ее слушаться-то?

— А чего же мы не будем слушаться! — весело сказал Женька. — Вот еще!

Раиса молчала, легонько размахивая длинным путаным корневищем пырея. Маленькие пухлые губы ее самолюбиво сжались и подобрались. Сразу — Груню! А почему это именно Груню? Тут ведь и другие есть…

— Груня уже немножко привыкла, — сказала Стенька, деловито размахивая руками, — она уж нас сколько раз на работу собирала.

— Да, пусть Грунька будет, — решительно сказал Ромашка, продолжая копать. — Что там рассуждать еще!

— Тогда проголосуйте!

Ромашка воткнул заступ в землю.

— Ох, мама, ты и пристанешь же!

— Нет уж, проголосуйте! — повторила тетка Настасья. — Все голосуйте. А то потом скажете: «А я ее не выбирал!» Кто за то, чтобы Груне быть бригадиром?

Поднял руку Ромашка, опираясь другой на заступ. Поднял руку Женька, вытянув ее, будто хотел достать облако. Стенька вместе с поднятой рукой и сама вся приподнялась и шевелила пальцами от радости и нетерпения. Медленно, оглядываясь на других, поднял руку степенный Федя. И Ленька Козлик, и Трофим… Все стояли с поднятыми руками, испачканными свежей землей, среди сизого пустого поля, у которого только лишь один край чернел узкой влажной полосой. Ни на кого не глядя, все так же поджав пухлые губы, подняла руку и Раиса. Подняла и тут же опустила, словно устала держать.