Собрание сочинений в трех томах. Том 2. Село Городище. Федя и Данилка. Алтайская повесть: Повести - Любовь Воронкова

Груня оглянулась на светлые ростки.

— Это не мальвы. Это алые цветы!

— Вообще это мальва. А по-вашему, алые цветы. Ну, пусть так, это даже красивее. Так вот, погляди ты на эти алые цветы. Целую зиму они лежали в земле, прибитые морозом. И не знали — живы они или мертвы. И солнца им не было. И воды не было. И снег давил их. Все перетерпели. Но вот отошла беда, повеяло теплом — и сразу они почуяли, что живы, что им надо жить, что они могут жить. Вот и пробиваются наружу, напрягают все свои силы, пробиваются с великим трудом и, может быть, с большой мукой… Но они все-таки пробьются, приподымутся и зацветут… Обязательно зацветут! Поняла? Ну, прощай.

Он встал и надел фуражку.

Груня встала тоже.

— А школа? — нерешительно спросила она. — Школа тоже будет?

— Школа у вас будет к осени.

— О-о… — недоверчиво улыбнулась Груня. — А вы разве нашу школу знаете? Ведь в нее бомба попала!

— Я все знаю.

Он кивнул головой и пошел вдоль погорелого посада.

Груня осталась стоять у сиреневого куста.

Кто это был? Откуда явился и куда ушел? Чужой — а все знает!

Когда Груня вернулась домой, она увидела на сырой дороге узорные отпечатки шин.

— А тут легковушка приходила! — встретила ее Стенька. — Из района самый главный начальник приезжал. Такой важный! Сапоги чистые, блестят, и пряжка на ремне серебряная! Везде ходил, глядел…

— Самый главный начальник?

Груня смутилась. А она-то как с ним разговаривала, будто с кем-нибудь из своих городищенских!

Груня хотела сказать, что она видела этого начальника и говорила с ним. Но поверит ли Стенька? Пожалуй, не поверит, да и посмеется еще!

И как рассказать, о чем говорил с ней начальник? Его слов Груня повторить не умела. Она могла только понимать их.

И она ничего не сказала Стеньке.

А про себя повторяла:

«Все будет, как раньше… И Городище… И школа. Только очень крепко работать надо. И никакой усталости не бояться!»

А весна между тем цветами и зеленью украшала палисадники, молодой порослью закрывала черные пожарища, густую кудрявую травку расстилала по улицам, заливные покосы готовила на лугах.

Однажды утром свежий ветерок принес в деревню какой-то неясный гул.

Когда Груня выскочила на улицу, Женька уже стоял на дороге, расставив ноги циркулем и закинув голову.

— Самолет где-то! Большой… А где — не вижу.

— Сам ты самолет! — засмеялась Груня. — Опусти глаза-то и увидишь!

На пруду, в солнечной воде, плескалась Стенька. Она мыла ноги. Старательно терла их пучком водяной травы, от чего еще горячее становился загар на ее крепких икрах. Потом она принялась умываться, доставая воду полными пригоршнями и с размаху бросая ее в лицо. Сверкающие брызги, словно градинки, рассыпались кругом, падали на плечи, на волосы. И Стенька не замечала, что подол ее платья окунается в воду.

Заслышав гул, она вскочила на зеленый горбатый бережок пруда и закричала:

— Идет! Идет!

Она подбежала к Груне. Намокшее платье хлопало по ногам. В растрепавшихся кудрявых волосах еще дрожали брызги, сквозь мокрые прищуренные ресницы, слипшиеся стрелками, чисто и сине блестели глаза. Вытирая рукавом смуглое, с густым румянцем лицо, Стенька повторяла:

— Гляди! Идет! Идет же!

— Да я-то вижу, — отвечала Груня, — ты вон Женьке укажи — он все в небо смотрит!

Но Женька уже и сам увидел, что по дороге в Городище идет трактор. Белыми огоньками сверкали шипы на тяжелых литых колесах, а сзади развевался синеватый дымок.

Сколько раз приходили раньше тракторы на городищенское поле! Но никогда не радовались им ребята так, как обрадовались сегодня. Тогда было мирное, благополучное время, и тогда не знали, что это значит — выйти в поле с заступом.

Взрослые обрадовались не меньше. Под овес поле вскопали. А уж под картошку копать — пожалуй, и силы не хватило бы.

А дня через два радость снова заглянула в Городище: из Петровского колхоза им на помощь прислали двух лошадей.

Сонная улица снова ожила — загремели колеса по дороге, застучали копыта. А когда подводы остановились возле председателева жилья, рыжая кобылка с белесой гривой вдруг приподняла голову и тонко заржала, словно здороваясь.

Тут уж больше всех суетился Ромашка. Он заходил к лошадям то с одного бока, то с другого. Побежал к пруду и сейчас же нарвал им травы. И пока петровский колхозник разговаривал с Груниным отцом, он кормил из рук лошадей, оглаживал их, заправлял им челки под оброть, а сам приговаривал:

— Но-но! Шали! Я вас!..

А лошади и не думали шалить. Они осторожно брали мягкими губами траву из Ромашкиных рук, кротко глядели на него своими фиолетово-карими глазами и покачивали головой, отгоняя мух. Ах, был бы у Ромашки мешок овса, сейчас он притащил бы его, насыпал бы полные торбочки — пусть бы лошади ели, сколько им захочется!

Но у Ромашки не было овса. Не только мешка, но и горсти.

— Подождите. Вот овес уродится — тогда… А сейчас где же я вам возьму? Не знаете? Ну, и я не знаю. А кабы знал, так взял бы! А уж овес у нас уродится — во какой! Поле-то руками вспахано! Вот они, мозоли-то!

Груня и Стенька сидели недалеко на бревнышке. Они поглядели на свои ладони.

— А у меня мозоли твердые стали, — сказала Груня. — Потрогай! И не болят.

— И у меня, как камешки, — ответила Стенька. — Дай-ка я тебе по руке проведу. Чувствуешь? Я их буду в горячей воде парить — они отойдут.

— Эти отойдут, а новые будут, — вздохнула Груня. — Завтра пойдем огороды копать.

— Опять копать!

— Опять копать! — отозвался, как эхо, Женька, который стоял тут же. — Где копать? Чего копать?

— Огороды вскапывать, — сказала Груня. — Но там ничего! Там земля очень мягкая, как мак рассыпается! Чего вы испугались-то?

— А кто испугался? — пожал плечами Женька. — На поле не боялись! Я грядки так умею делать — огородник не берись!

Лошадей увели. Ромашка, проводив их нежным взглядом, подошел к ребятам. Он снисходительно улыбнулся на Женькины слова:

— Ох, и Хвастун Хвастунович! А что ж в школе-то, бывало, не делал?

— Ну, вспомнил! Я тогда еще какой был-то? Мелюзга.

— Ладно, — сказал Ромашка, — давай копать отдельно. Ты свои гряды делай, а я буду свои. Посмотрим, чьи лучше будут.

— Ну и что это будет? — сказала Груня. — Ромашка там будет копать, Женька — там, а мы — еще где-то. Да мы и гряды-то как следует делать не умеем!

— А чего ж «еще где-то?» — возразил Женька. — Я с вами буду. И все покажу. Подумаешь, важность!

Тихонько, незаметно подошла Раиса и стала, прислонившись к березе.

— А у нас скоро Виктор приезжает, — сказала она, ни к кому не обращаясь, — письмо прислал…

Все сразу повернулись к Раисе.

— Правда? Совсем или в отпуск?

— В отпуск.

— С медалями небось?

— А то как же!

— Наган захватил бы! Эх, не догадается, пожалуй!

— Захватил бы, да ведь не дадут. Не полагается.

— А может быть, возьмет да захватит! Он ведь командир небось?

— Эх, стрельнуть бы!

Все забыли про огороды.

— А какие медали-то? — допрашивал Женька. — «За отвагу» есть?

— Конечно, есть! — горделиво отвечала Раиса.

— А еще какие?

— Вот приедет — разгляжу, тогда скажу какие.

— О! Приедет-то — мы и сами разглядим!

— А может, он вам не покажет? Может, он с вами и разговаривать-то не будет?

Ребята примолкли, переглянулись. Неизвестно, может, и правда разговаривать не будет — командир все-таки, с медалями… И вдруг у Груни блеснули глаза. Чистое, слегка загорелое лицо ее потемнело от румянца.

— Раиса, — сказала она, — не забудь: завтра пойдем гряды делать.

— Гряды? — рассеянно отозвалась Раиса, глядя в сторону. — Может, приду.

— Нет, не «может, приду», а приходи, — твердо сказала Груня. — Довольно бездельничать! Для своего же колхоза постараться не хочешь. Мы работаем, а ты гуляешь!

— Да чего ты опять пристала? — начала Раиса. — Что председателева дочка…

— Не председателева дочка, а бригадир! — прервала ее Груня. — А не придешь, все Виктору расскажу. Посмотрим, что он тогда тебе скажет. Посмотрим, с кем он тогда разговаривать будет — с нами или с тобой!

Раиса поджала губы и молча разглядывала кончик своего пояска.

— Ну и посмотрим… — негромко, но упрямо повторяла она. — Ну и посмотрим…

Однако было заметно, что эти слова крепко смутили ее. Утром она вместе со всеми пришла на огород копать гряды.

Ромашка чувствовал себя счастливым. И оттого, что жарко пригревает солнышко, и оттого, что сегодня утром старик Мирон, приставленный к лошадям, дал ему проехать верхом на рыжей кобылке, и оттого, что его гряды в огороде вышли все-таки самые лучшие… Это сказала сама тетка Елена, бригадир по огородам, и Женьке, делать нечего, пришлось замолчать.