Солнечный ход - Дмитрий Барабаш

Лейбирий 1

В. И. Лейбсону

Он чесал уши, когда ему нравились стихи.Он выставлял вино.Он не подавал рукитем, кого знал давно.

Мефисто. Дядюшка сон.Красные корешки книг.Штаны ему шил Лимон,Войнович его стриг.

Последний этаж. Дверьпочти на чердак.Сколько пролистано вер,сколько проверено врак.

Подумаешь: как бы жилось,если б ни он тогда,преодолевая злостьрассказывал про города,которые все на однодо одного лицо.Даже ослепнешь, ноопределишь родствоощупью тонких подошв.Улица, грязь, почтамт.Даже когда умрешь.Даже когда сам.

Тень

Когда ремень настоян на кремнюи точит бритву для бритья и блеска,другой товарищ ходит по Кремлю,как тень отца. В его ладони леска.

Он чистит зуб. И глаз кровит слезой.И каждый шаг похож на перебежку.А за спиной – ступня в ступню – с косой.Не прячется и не таит усмешку.

О гуманизме

Лучше жить позже,когда бежать уже некуда,и уходить – некуда,и отступать тоже.Когда уже все наперед ведомои, как говорится,написано на роже.

Лучше жить послевеликих свершений,не имеющих отношения к тебе —единственному.Когда не играет ролисоциальное положениеи свергнуты догмы,возведенные в истины.

Разбрасывать крошки по подоконникудля сальных от выхлопа голубей,и составлять пожизненную хроникугуманистических идей.

Тундра

Тундра, братцы, тундра,тундра, братцы, блин.Мудрым стать не трудно —трудно молодым.

Тундра, братцы, тундра,тундра на душе.Как бы мне уютнобыло в блиндаже.

И легко на сердце,и поет гармонь,и лежит на смертитеплая ладонь.

Страх и воля

Раулю Агрбе

Послушай, дружище,мы сделали тыщидорог по пустому кругу.Ни в рвениях к славе,ни в поисках пищи,а просто навстречудруг другу.

Послушай, ворюга,измотанный солнцем,испытанный страхом и волей,я буду законченным самым пропойцейпод пристальным оком де Голля.

Плевать я хотелна священные мифы,на все галифе и лампасы.Пусть мимо несутсяголодные грифы,другие заметив припасы.

Мы вывернем небопространством для белых,мы выставим землю для жизни.А смерть пусть бежитза безумием смелыхслужителей зла и отчизны.

И как ни бичуй, ни корчуй,ни высучивай —останется с намивсе самое лучшее.

Поэты и ученые

Почему ученые живут долго,а поэты умирают быстро?Потому что одни по эту,а другие по ту сторону смысла.Потому что, как медленнони течет Волга,за неделю кончаетсяканистра спирта,а идти через леспо сугробам к поселкуза селедкой, сосискамии «Столичной»,все равно что проситьсяв подельники к волку.Нетактично.

Харбин

Загадочный Харбин —и возвращенье в смерть.Загадочный Харбин —недолгая отсрочка.Не сладок черный дым,необходимый почкам,чтоб выжить и морозво лжи перетерпеть.

Я буду тени петьушедших от угрози сохранивших родв провалах эмиграций.Мне наплевать на плеть.Я вырос средь акацийи не смотрю на жизньс плаксивостью берез.

Загадочный Харбин,я не хочу разгадки.Я не ищу могил —всегда надземна тень.Будь счастлив тот, кто шелпо жизни без оглядки.Я сам тебя открыл,загадочный Харбин.

Тюльпан

Н. И. Наволоцкой

Какое совершенство в неуклюжестибегущего по осени ребенка,в падении его на тротуар.Сквозь тени образов,сквозь лица сизых духов,родившихся в дыму моих сигар,слежу за ними чувствую, что силыуже не те,что я уже усталбежать и падать.Мокрый тротуаруходит в ночь,меня уводит в ночь…Кому помочь?Ах, вам.А чем помочь?

Нет, я пока еще не написалдля вас стихов.Все как-то замотавшисья забывал,не успевал писать.А, «Купола»?Что ныне «Купола»?Когда мигают красным светофорывам хочется не блеска,а тепла.Мне хочется опять увидеть горы.Сорвать тюльпан,нет, написать тюльпан,забыв цвета, размеры и запреты.Я принесу его на зови передам вам в руки,раздвигающие беды.

Услышите гуденье в лепестках,как музыку услышите гуденье.Воскликнете: «Какое достиженье!Цветок поет, пронзив собою мрак».

Я промолчу, мне будет хорошоследить за совершенствомв вашем лике.Пока еще вы не нашли улики,пока, быть может,вправду – волшебство.– Что за цветок?– Я вам принес тюльпан.– Как он гудит!А почему – не тайна?– Нет, дело в том,в него вчера случайно,еще в горахвселился шумный шмель.А лепестки, и храм, и цитадель —ему, певцу холмов, долин, ущелий.– Неправда. Быть не может. Неужели?Как вы сумели, милый чародей?

Бежать и падать.Мокрый тротуар уходит в ночь.Меня уводит в ночь.Кому помочь? Ах, вам.А чем помочь…

Купола

Купола в желтом небе,золотые кресты.Здесь разорваны цепи,что разводят мосты.Потный отблеск разврата.Вечный поиск тепла.Счастье слишком покато.Купола, купола.Искривленные лица,пьяный хаос стола.Это все повторится.Купола, купола.

Февраль

Зима чиста, и кто-то в белизнупреображает черные пороки,засыпав снегом грязные порогии навалившись грудью на весну.

Но все равно у ветра терпкий вкус.Асфальт не светел – слякотен от снега.Устав от поисков и бешеного бега,забуду все и вновь туда вернусь,

где ель, как пудель, вставший на дыбы,в кудрях нечесаных скрывает истощенье,минутное собачее прошеньенавек запечатлев в глазах толпы.

Вернусь туда, где чистота зимыизрезана неровными следами,где лоси мускулистыми ногамирвут острый наст февральской тишины.

Сонет

Ты с миром связь искал в любви —без веры не бывает правды,какие б сладкие ладык словам не подбирали барды.

Гордыню тешат хвастуны:рисуют лики, пишут книги.Вдали, в саду, больничный флигель —приют опасной тишины.

Без веры все слова – слова.Чужой надеждой сыт не будешь.Восход показывает кукишбордовый. Ранняя поражужжания басистой мухии сонной скрипки комара.

Бабушкины сказки

Ты боялась больниц.Лебедь. Львица,не знавшая клеток.Ты – свободная птица —ручных не считала за птиц.Твои грива и крыльяуспели в грозе отразиться,в ливнях летних ночей,в темной глади обманчивых рек…

Помню: рухнула простынь,остра и ребриста, как мрамор,завалила до век, стиснув камнемподвижность лица.Ее скинув, ты вдругиз больничных палат вырывалась.Пресекали побег.Возвращали в постель беглеца.

Ты искала меня,проклиная больничную старость,завлекавшую в белый,крахмально-стерильный загон,и со страха бросаласьв такую бесцельную ярость,что смирить ее моглишь лекарствами вызванный сон.

А когда приходил я —выслушивал тысячи сказок.Только я не любилэтот дом, этих марлевых масоки резиновых рук,говорившего хрипло хирурга,потолка, на которомпотрескалась вся штукатурка.

А когда приходил,я пытался тебе улыбаться.Медсестрица просилабодриться, бодрить, не срываться.Слушал сказки твоио свободных волках и о львицах,и о богатырях,о жестоких грузинских царицах,о китайцах,которые ели собак и лягушек,о всесильи бумаги всеведеньи женских подушек(в них просоленный пух,в них слезами пропитаны перья.)Слушал сказки обомутах мук,когда всё,что ни есть —суеверья.Когда всё об одном —о пропавшем в безвестии друге:«Жив ли он,или онпал в проколотойсзадикольчуге?»

Я наслушался сказок,но жаль слишком мал был для были,а теперь эту быль,как чердачную пыль,позабылии забили крест на кресттот дом, всеми брошенный,илииз него всех жильцовнавсегда ужепереселили?!

Я наслушался сказово княжествах, драках,о честии вдвойне —о войне —о поклепах,погоняхи мести…Об огне и сиротстве,о голоде иблагородстве…О больнице лесной,где лечили от стрел и капкановключевою водойи страстями звериных романов.

А порой ты мне пеларомансы с цыганским задором,и тогда мне казалось,что мы за высоким забором.А за ним начинались дороги,леса с чудесами.Я добрался до них, слыша голос твойза небесами.

Старая песенка