Солнечный ход - Дмитрий Барабаш

Стихи о ленине

Немую смесь тоски и страхая называю тундрой на душе.И вместо рая в шалашея сразу вижу ленина в разливе.Не горше и не слаще, не красивей;а мерин-то – все сивей, сивей, сивей,и только тундра – тундрой на душе,и вечный ленин в вечном шалашесечет бумагу желтую крапивой.Дымит костер. Свеча щекочет теньбашки подпертой кулачком на локте.Он ни при чем. Он кукольник на когтеорла сиамского, парящего туда,где испокон ни рыбы, ни труда,а только тундра на тоске и страхе,и вечный жид в смирительной рубахедрожит и дышит паром в шалаше.Такая вот параша на душе.

Дилемма

Моя жена разумна и красива.Ей до стихов, как мне до пулемета.И в правоте ее такая сила,что мне порой повеситься охота.

Послать бы слов скрещения за рамкитревожных дат рожденья и кончины.Но вдруг душа выходит все же в дамкии достигает солнечной вершины?

А здесь стоят квартирные вопросы,долги, машины, дачи и дубленки.Здесь правят миром злые пылесосы,а лицами – фарфорные коронки.

Такая вот забавная дилеммана лбу моем пульсирует, как вена.

Семинария

Какой печальный семинар:забор, небритые дебилы —на шконке лежа…Встанешь с нар,а там – два шага до могилы.

Наук духовных ремеслоне учит правилам писаньясвоей судьбы…И смотришь злона все приколы мирозданья.

О деньгах и славе

А мне так хочется в больничкуили в глухую одиночку,чтоб каждый деньписать страничку,вдоль стен выхаживая строчку.

Мне хватит жизненных припасовна сотню лет высоких фраз,написанных без прибамбасови риторических прикрас.

Ни деньги, ни чины, ни славане стоят больше, чем покой,в котором обретаешь правокасаться истины рукой.

Свобода слова

Нас спасет свобода слова,у которой в ободахя увидел вдруг иногослова соловьиный страх.

Можно трактор в поле выйти.Можно съесть омлет с лапшой.Говорят, товарищ Виттеголовою был большой.

Можно вырядиться в тройку:сам – машина, сам – ездец.И закончить перестройкуобрезанием сердец.

Правила игры

Я знаю правила игрыв другие, лучшие миры,не изменившие реальность,но изменяющие ей.Как хороши, как свежи золотыешары на дальнем фронте дней —рождения, взросления, кончины.Шары, которым нет причины,и от которых нет теней.

Как были яблоки съедобныи сны детей правдоподобны,отражены в текучке лет,освящены пустым терпеньем.Как желт и пышен был омлет,как он казался объеденьем.

Тут нож с шипучей сковородкисрывает сказочный покров.И комбижир на подбородке,и привкус соды, и коровнавозно-кислая закваска.Как хороша бывает сказка.Во сне нет никаких основ,которые свергать не надо.Но пробуждение – награда.Ты жив еще. Без дураков.

Речь

Рафу

Кто-то кого-то зачем-то водил по пустыне.Сорок лет, тысячу, две с лишним тысячи лет.Если сказать то же самое только простымисловами, без выпендрежа,то смысла в написанном нет.

Выжил народ, обреченный на то, чтобы выжитьи выживать еще сотни кровавых веков.Как там у Чехова? Каплю бессмертия выжатьможет лишь тот, кто уже не боится оков.

Что за ошибка – засунуть в ожившее мясовесь этот мир, эти реки и эти леса.Есть только речь, и поэтому точная фраза —больше, чем время, возвышенней, чем небеса.

Из руин

Руины в прошлом, но не великабеда, плодившая высокие печали.Я знаю точно, что одна строкавернет нам всех, кого мы потеряли.

Лесоповал

Телам костлявым тяжела шинель.Я на спине наращиваю мышцы.Бессонница нам заменяет хмель,а женщину – одна на всех – метель,и ею здесь не западло делиться.

В пурге почти незримые стволыс ветвей своих швыряют снегом в лица,но на плечах мы держим топорыи терпим эту дерзость до поры.Им предстоит нам под ноги ложиться.

Лес в самый раз – трещи и трепещи!Красавиц в миг разделаем на бревна,срывая с елей хвойные плащи,распиливая весело и ровно.

Красоты – чушь, когда нужны дрова.Не зря от нас рога уносят лоси.«На благо родины потрудимся, братва!»Ни слова больше. Громкие словане согревают на таком морозе.

Мы бешено идем в любую сечьбез сантиментов и без пререканий,чтобы не сбросить к черту бревна с плеч,чтоб было проще встать или полечь,не слушаясь инстинктов и желаний.

На нас глядят с испугом кабаны,пытаясь скрыть свои клыки губами.Мы ж валим лес, и, не щадя спины,несем его туда, куда должны.Несем туда, куда не знаем сами.

Слово

Слово можно точитьи засовывать в разные фразы.Слово можно дрочитьна колючки, запретки, приказы.Можно слово молчать,чтобы стало стальнее и звонче.Можно словом кончать,но его невозможно прикончить.

Зима

За окном уже вечность. Такие дела.Пара кубиков смелости ей не помеха.Словно в зеркало, я посмотрюсь в купола.То-то будет потеха.

А солдатам не внятен преступный приказ,им бы слопать похлебки и выспаться вдоволь.Им бы съездить домой, и, хотя бы на час,стать собойи покаяться будущим вдовам.

Да не будут стрелять и сажать, черт возьми.Просто вытравят волю из каждого взгляда.Просто станет ненужно казаться людьмии стремиться куда-то.

За окном снова вечность. Бандитский разбор.Кто кого в этой брани обложит – не важно.Только строгих икон молчаливый укоркроет землю безжалостно, многоэтажно…

Пуля

Мне снился сон. По улице тишкоммоих друзей штрафные батальонышли брать почтамт,а я скрывался тамза неименьем собственного домаи делал вид, что сплю.

Блестящую, серебряную пулюво сне смотрел,шпионский самострел,заряженный иголочками с ядом.Друзей своих, уже стоящих рядом,и взглядами секретного значенья,поведавшими – это, брат, ученья, —убийственной веселостью своей.

Левой ногой

Каждое слово, брошенное туда,куда Макар не гонял корову,упало, как бабочка, на провода,ведущие к слову.

Эквилибристов вселенских шагделает поступью междометья.Если я руку сожму в кулак,меня подадут на третье.

Если же сделаю левой ногойдулю, похожую на промежность,может быть, я обрету покойи нежность.

Таблица умножения

Таблица умножения для самоуваженияпишется хореем или ямбом.Только материальное наше положениезависит от евреев или янки.

И никакая лирикане сделает нарывикана их иноязыком кошельке.Не будет ни косарика,ни доллара, ни чирика,ни зелени, завернутой в фольге.

Тут только бесконечныепродолы поперечные,кирка, лопата и железный путь.Из всех известных ценностейнам одолжили вечныеи приказали золотом вернуть.

Комар

Плечами двигая стволыи раздувая яйца,летит комар среди травы,в кустах заметив зайца.

Он держит острый хоботок,как бы брандспойт пожарный.У зайца в жилах – кипятоки стук копытопарный.

Плечами двигая дубынавстречу лихолетью,летят свинцовые гробы,как со второй на третью.

На смерть

Проживший несколько эпох,свидетель множества кончин,я до сих пор понять не могсвязь следствий смертии причин.

Причинно-следственные связи,как проститутки на показе.И здесь, братан, как ни крути,чем больше света – больше грязи.Но смерти нету впереди.

Черный шулер

Ночь сжимает пальцы вокруг фонаря.Пространство становится гуще —туман, как деготь.И непонятно, где небо, а где земля —и для чего в колоду подложен ноготь.

Сто раз передергивай —не поменяешь масть.Черные бубны, черные вини с червами.Ноготь в колоде делает вид, что власть,знает, как сдать, и владеет своими нервами.

Лейбирий 1

В. И. Лейбсону

Он чесал уши, когда ему нравились стихи.Он выставлял вино.Он не подавал рукитем, кого знал давно.

Мефисто. Дядюшка сон.Красные корешки книг.Штаны ему шил Лимон,Войнович его стриг.

Последний этаж. Дверьпочти на чердак.Сколько пролистано вер,сколько проверено врак.

Подумаешь: как бы жилось,если б ни он тогда,преодолевая злостьрассказывал про города,которые все на однодо одного лицо.Даже ослепнешь, ноопределишь родствоощупью тонких подошв.Улица, грязь, почтамт.Даже когда умрешь.Даже когда сам.

Тень