Солнечный ход - Дмитрий Барабаш

Река моего сердца

Любовь моя,я нахожусь в пленупрекрасных черти чистоты душевной,высоких слез,текущих, словно реки,из самых светлыхв этом мире глазк цветам земным,к траве, что исцеляетмоей печали тягостную боль.Твоя любовь природой окружаетменя, когда от потаенных тропв горах, от повседневных страхов,туманами ползущих по земле,из-под ноги танцующие птицывзмывают ввысь.Я стал, наверно, стар,и кроткий птичий нрав,их лиц веселых искрынесутся прочьот каждой мудрой мысли.Но счастлив,несмотря на их испуг.Ты роза нежнаяв ладонях моих рук.И мы с тобой,мой милый друг, не будемзлых мыслей допускатьк своей любвии, все-таки,дойдем до самой сути.Как птица – день,как птичьи стаи – годыот нас уносят только суету.Судьба сурова к тем,кто хочет счастья,им не делясь.Мы пересилим страсти.Мы обретем такую чистоту,в которой Джанибудет постоянна,как памятник и слово Окрояна,как вечное величие вселенной,воссозданной без фальшии обмана.К огням желанийбуду слеп и стоек,как Джани не хотела бы страстей,как не был быдо приторности гореклюбовный пирискусственных сластей.Я слова не скажу в угоду стилюи прошлое сегодняшним осилю.Я толпам выспреннихтупиц, лжецов, скупцовоткрою их бессмысленные войнывеличьем Масиса,всесилием любвии неприступнымхолодом вершины.Меня корить?!Я лишь певец горы.Сонеты, оды, будут погрешимыперед ее алмазной чистотой,дробящей небо в пыль.Так выпрямите спиныи восхититесь строгой красотой.И Бог мой, Джани,мысль любви высокойтот час же хлынет на твои поля,в твои долины,утверждая Бога.

Переселение

Переселение застылов моих глазах,в ранах моей молитвы…Мир был когда-то прекрасенпод золотым крестом.А потом были горькие травы —козобород и резак —люди ели отраву.Спали мало, как птицы,как волки в предчувствии битвы,мы клыками цеплялись за стебли,за жизнь, за молитвы.Но поля полыхалиогнями тюремных оград,за которыми мертвые,как и живые, молчат.Мир оставил их вопли.Лишь мечетей унылый аккорд…Даже желтые степиот горя и боли оглохли.Слышал Ты наверху,как мой гордый,мой твердый народпрошептал одиноко молитвув зловещей ночи?Когда дьявол из мрака поднялся,его палачибез огня пожиралисырыми младенца и мать.Кто-нибудь попыталсяисчадия ада унять?Мир молчал,только я надрывался,под тяжестью зла,и держал, сколько мог,моей Родины колокола.Их давили о землюбезмолвную,мой Армянинбыл растерзан врагамии продан коварством немым.Как же долго все это продлится?Как зла тишина,когда в желтых пожарахдымится родная странаи сгорают деревни.Как долго опять и опятьнашим душам с тюремных полейв небеса воспарять…

Небесная гора

За какие грехи,за какие заслугивручены моим людямраспятые рукии проклятые дни,как святые дары?Почему ты смеешьсянад искрами жизни —светлячками на склонебиблейской горы,величавой и мудрой?Там лазоревым утромв седину моих дедовпраматерь земля,свой узорчатый свод,как вершину Масиса,наши скорбные днидо небес подняла…

Знаешь ли, сколько болитеперь в глубине моих склонов,сколько горьких стенанийв небесных истоках души?По дорогам чужим их скитаетсяпять миллионов.Еще пять миллионовпо братским могилам лежит.О, Господь мой,когда же народв Твоем солнечном круге,в Твоем образе светломвоспрянет,и, с неба взглянув,свои чистые склоныгора нам протянет, как руки,всем нечаянным беженцамсчастье и веру вернув.

ПРИКОЛЫ МИРОЗДАНИЯ

Река Ипостась

Река Ипостась протекала под круглым холмом.Он круглым был сбоку и сверху, но снизу подрезан.Она заострялась, как лезвие синим железом,к закату кровея, к восходу – лучом серебрясь.Там лес подрастал и лианы качались на соснах,кидаясь тенями и воплями злых какаду,а берег блистал, словно меч, в отражении звездном,и снова краснел, растворяясь в небесном стыду.А речка текла, огибая холма волосатость,ершистость, как ноздри разинутых ввысь тополей,всех пенных напиткови бликов шипучих игристостьвливал в ее воды сбежавший с вершины ручей.Все вроде бы есть для начала любой растомани:черешен и яблонь, шиповников, тины, крапив,полыни, малины, и пахнущей сахаром дряни,туманом ползущей по воле непаханых нив.Все вроде готово. Иголки снесли в муравейник.Проухала ночь. Прохрустел в скорлупе соловей.Луна проступила, и волк потащил свой репейникв незримую тьму, обнажая ее до теней.

Подзорная труба

Однажды с ним заговорив,не сможешь мыслить по-другому.Пытался возвратиться к дому,но зренье спутало шаги.Земля коварней океана —и надо ль каждого баранаспасать от смерти и тоски?Так начинаются грехи,со слов о совести, со сказок.И никаких тебе подсказоки направляющей руки.Идешь, бредешь самим собой,зато с подзорною трубой.

Земля не тверже,

чем вода

Земля не тверже, чем вода.Пройди по ней – и сделай чудо.Все остальное – суета.Кто оказался прав?Отсюдаи начинается беда,и все проклятые вопросы.Но гусь-хрустальные морозыскользят, ступив на гладь прудасвоей веселой красной лапкой.И каждый волосок под шапкойземного требует суда.

Корреспондент

Корреспондент многотиражной газеты —птица подопытная, мышь летучая —курит дешевые сигаретыи ждет подходящего случая,чтобы, летая по темной комнатемежду тысячами перекрещенных струн,вспомнить о юности, о совестии устроить шум,броситься в запретные сети,затронуть струны чужой души,но вдруг понимает,что на этом светедля жизни все способыодинаково хороши.

Тепло нездешнего начала

NL

Я памятник тебе воздвиг…А ты слиняла.И даже не звонишь мне на работу.Не то чтобы залезть под одеялои проявить приятную заботу.

Ты, говорят, рожаешь и колдуешьнад очагом в своей многоэтажке.И строгий муж показывает кукишмоим воспоминаньям о Наташке.

А помнишь, как-то мы лежали рядом,и я сказал: «Запомни – это счастье».Так хорошо, что даже слова матомне вымолвить, не внятьот сладострастья.

Теперь у нас с тобой не наши дети.Мужья и жены – в общем-то чужие.Но правду мы хранимв большом секрете.Схлопочешь в лоб —лишь только расскажи им.

Я размордел, ты высохла и сжалась.Стареем, мать, не становясь добрее.А счастье – прах,пророческая жалостьк самим себе зимой у батареи.

Но есть тепло нездешнего начала.Я это знал.Ты это замечала.

Время тайных убийств

Время тайных убийствбез судов и следствий.Просто пуля в затылок —и все дела.Просто у самолета —перелом крыла.Просто нашествиестихийных бедствий.

Мы еще вспомним Сталинас его шарашками.Неприкрытую подлостьглаза в глаза.Мы еще вспомним Брежневас Чебурашками,взлетающимив олимпийские небеса.

Человек в России звучит страшно,как окончательный приговор.Все остальное уже не важно.Мы чувствуем правду в упор.Таких времен не бывало прежде.Цинизм вывалился, как кишки.О какой же, милые, вы, надежде?Про какие ж, милые, вы, стишки?

Сверкает лезвие брадобрея,скользит по аортето вверх, то вбок.И все-таки, чем человек добрее,тем уязвленнее будет Бог.

На паранойе

Я сижу на паранойе,как червяк на перегное.Рядом ходят воробьии вороны каркают.А я сижу-гляжу на паранойе.Это жуткая отрава.Как хиляют слева двое,как подходят двое справа.

А я сижу-гляжу на паранойе,как будто все творится не со мной.Возвышенные лица у конвояи на Кремле знакомый часовой.

Тысячелетья долбанулись лбами,скрестили бивни в предрассветной мгле.Я позвоню своей любимой маме,чтобы теплее стало на земле.

Стихи о ленине

Немую смесь тоски и страхая называю тундрой на душе.И вместо рая в шалашея сразу вижу ленина в разливе.Не горше и не слаще, не красивей;а мерин-то – все сивей, сивей, сивей,и только тундра – тундрой на душе,и вечный ленин в вечном шалашесечет бумагу желтую крапивой.Дымит костер. Свеча щекочет теньбашки подпертой кулачком на локте.Он ни при чем. Он кукольник на когтеорла сиамского, парящего туда,где испокон ни рыбы, ни труда,а только тундра на тоске и страхе,и вечный жид в смирительной рубахедрожит и дышит паром в шалаше.Такая вот параша на душе.

Дилемма