Милый, единственный, инопланетный (СИ) - Монакова Юлия

Карик шутит, что в должностной инструкции Блинчика крупными буквами написана одна-единственная фраза: “РОМА, СДЕЛАЙ ВСЁ!” — и тот действительно делает.

— Ольга, — писательница энергично встряхивает мою руку в качестве приветствия.

— Марина, — отзываюсь я ей в тон, хотя виртуально, конечно же, мы познакомились ещё раньше, когда договаривались об интервью.

Карик завершает свою смену, и, пока в эфире звучит добивка**, Блинчик на правах “хозяина дома” увлекает писательницу за собой в студию, чтобы помочь ей освоиться и расположиться. Я собираюсь проскользнуть внутрь за ними следом, но в дверях меня ловит освободившийся Руденский.

— Попалась! — ухмыляется он довольно, и уже через секунду я оказываюсь прижатой к стене, а он целует меня в шею, дразня, гладит по плечам, быстро скользит ладонями вдоль талии и бёдер… Мои ноги ослабевают и чуть подкашиваются.

— Я так соскучился, — выдыхает он прямо мне в губы, в миллиметре от поцелуя.

— Я тоже, — пищу я, сходя с ума от его запаха, его голоса и близости его тела.

— Свободна сегодня вечером? А ночью? — жарко шепчет он мне. — Завтра же суббота, тебе не нужно на работу… поедем ко мне с ночёвкой?

Я так теряюсь от этого предложения, что впадаю в ступор. К нему домой? Это что, неудачная шутка такая?

— А… твоя жена? — наконец срывается у меня с языка.

— Её не будет несколько дней. Ну же, Маришка, не тормози… только ты и я, нам никто не помешает!

Время поджимает, мне уже пора быть в студии, ответ нужно дать немедленно. Одна половина моего сознания протестует, крича, что это жутко неэтично, подло и непорядочно, а другая половина заманивает соблазнительными картинками — тем, чем мы с Кариком сможем заняться этим вечером.

— Соглашайся, — торопит он, крепче прижимая меня к себе. — Сколько можно мыкаться по квартирам и дачам друзей?

Он прав. Конечно же прав. Унизительно постоянно выпрашивать ключи у знакомых, а перекантовываться в “лав-отелях” с почасовой оплатой ещё унизительнее… Мы всегда находимся в поиске укромного местечка для кратковременного уединения, а тут такой шанс… целая ночь вдвоём!

— Ну хорошо, — киваю я наконец, чувствуя себя несколько неуютно. — Поедем к тебе.

___________________________

*Банка — заранее записанная программа, которая обычно выходит в прямом эфире.

**Добивка — музыкальная композиция в конце часа, которая звучит до вступления в эфир рекламного блока.

14

НАШИ ДНИ

Марина, август 2018

Сблизились мы быстро, буквально месяц спустя после того памятного эпизода со звонком Жени в эфир. Карик сразу же почувствовал мой интерес, который невозможно было не распознать — я взирала на ведущего как на божество, краснела, бледнела и смущённо опускала голову, если он ловил мой взгляд. А уж когда Карик обращался ко мне напрямую — то и вовсе начинала заикаться от волнения, одновременно млея от счастья.

Верная Лёлька тоже моментально просекла мою влюблённость в Руденского… и выразительно покрутила пальцем у виска.

— Ты дура, Белозёрова? — вопросила она меня, скорбно приподняв брови. — Он же женат, ты что, не в курсе?!

Конечно, я была в курсе. Вернее, когда я влюбилась в него, то ещё ничего не знала о его семейном положении. А потом, когда узнала… мне было уже всё равно, да и поздно. Невозможно же отключить в собственных настройках опцию “любить”!

Однако подруга до последнего не позволяла мне совершить грехопадение, как пафосно это именовала, и строго контролировала, чтобы Карик не позволял себе лишнего, пресекая на корню любые его попытки пофлиртовать со мной. Не могу сказать, что я была от этого в восторге, но… не станешь же сама вешаться объекту влюблённости на шею.

А затем летняя практика подошла к концу, и Лёлька с явным облегчением сбросила с шеи этот хомут. Я же лила слёзы от предстоящей разлуки с Кариком, и тут вдруг Блинчик предложил мне остаться на радио, да ещё и в качестве ведущей собственной программы. Как я уже упоминала, его пленил мой голос, а ещё подкупило умение общаться с самыми разными людьми — именно то, что нужно для формата “интервью со звездой”. Надо ли уточнять, что согласилась я моментально, ни секунды не раздумывая?!

Лёлька и радовалась за меня, и украдкой вздыхала, понимая, что без её бдительного присмотра я немедленно совершу то самое пресловутое грехопадение.

— Руденский — не герой твоего романа, — грустно говорила она мне в кафе, куда мы забежали отметить мою новую офигенную должность, — но я понимаю, что ты уже влипла по уши, так что… это твой путь и твои собственные шишки, ты должна набить их сама. Всё равно сейчас все мои советы и увещевания — как мёртвому припарки.

Я лишь счастливо и мечтательно улыбалась, потягивая коктейль через трубочку. Ну как это — “не герой”? Ещё какой герой! Самый лучший, самый настоящий, самый любимый!

Естественно, без вездесущего зоркого ока Лёльки Карик оживился и сразу же принялся оказывать мне самые недвусмысленные знаки внимания, маскируя их за “товарищеской помощью юной неопытной сотруднице”. Я, в общем-то, и не слишком долго сопротивлялась…

“Грехопадение” состоялось во время ночного эфира Карика, когда на радио не было никого, кроме нас двоих. Вернее, где-то внизу обретался охранник, но ему не было ровным счётом никакого дела до того, что происходит в студии наверху, так как сам он, по-моему, увлечённо смотрел порнушку. Даже то, что я заявилась в офис внеурочно, мало его беспокоило.

Намного сложнее было отпроситься из дома с ночёвкой — когда Карик предложил мне провести смену вместе с ним, я поняла, что скорее умру, чем откажусь от такого заманчивого предложения. Но… легко сказать, трудно сделать. За свои девятнадцать лет жизни я ещё ни разу не ночевала вне дома, если не считать поездок в детский лагерь или на турбазу. Даже за границу мы летали вместе — мама, папа и я. Пришлось прикрываться Лёлькой как щитом — та, конечно, ворчала и ругалась, но не помочь мне не могла, на то она и лучшая подруга. В итоге я отправилась “с ночёвкой к Лёле”, и бабушка традиционно снабдила нас пирожками — на этот раз с вишнёвым вареньем.

В итоге мы жевали эти пирожки в перерывах между песнями, слизывая с губ друг друга кисло-сладкое варенье, запивали шампанским и целовались так, что останавливалось дыхание, а потом Карик невозмутимо возвращался к микрофону. Я могла только поражаться его выдержке и дивиться самообладанию.

С невинностью я распрощалась в ту самую ночь, как бы это дико ни звучало, на диджейском кресле, во время “Богемской рапсодии”*. Я была пьяна то ли от шампанского, то ли от любви, то ли от волнения, а может быть, от всего сразу. Детали помню плохо, какой-то особой боли — тоже. Отдельные вспышки воспоминаний выглядели скорее как кусочки пазла, а не как целая картинка. Сколько там длится песня? Пять минут пятьдесят пять секунд?.. Этого вполне хватило, даже с избытком.

Когда началась кода, Карик уже подобрался к своему пику, а едва зазвучали слова: “Nothing really matters, nothing really matters to me” — он спокойно нацепил наушники и потянулся к микрофону как ни в чём не бывало. Молнию на джинсах он застёгивал, уже находясь в прямом эфире.

Я неловко вытерлась влажными салфетками, затем тщательно протёрла сиденье кресла (хорошо, что оно было кожаным и не сильно пострадало), подтянула трусы и спустила вниз задранный на грудь сарафанчик. Вот и всё грехопадение…

В принципе, я не испытывала ни стыда за содеянное, ни разочарования из-за того, что не умерла от восторга и экстаза. Мозг был словно… затуманен.

Когда Карик вновь “вырвался” из эфира ко мне, то очень нежно и ласково поцеловал в губы и сказал:

— Ну надо же… не ожидал. Польщён, что стал у тебя первым, это большая честь для меня. Спасибо за доверие.

И эти слова вмиг сделали меня самой счастливой на свете!