Руссиш/Дойч. Семейная история - Евгений Алексеевич Шмагин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Василиса помчалась на запад Америки, в насчитывавший почти 100 тысяч населения город на восточном берегу залива Сан-Франциско. Беркли приобрёл репутацию как один из главных научных центров страны. Славу города составил знаменитый университет, считавшийся лучшим государственным университетом мира и единственным госуниверситетом, входившим в первую десятку ведущих вузов планеты. Под сотню лауреатов Нобелевской премии были его выпускниками или научными сотрудниками.
Беркли прославился также необычными демократическими подходами к соблюдению прав человека. В1984 году городской парламент впервые в новейшей истории узаконил равноправие однополых семей и ввёл для них понятие «домашнего партнёрства» (что-то похожее на гражданские браки в России). «Дочерей Билитис» в Беркли пришлось долго упрашивать и основательно разъяснять, почему гостье из Москвы крайне необходимо получить адреса изображённых на фотографии женщин.
– Только ради мистера Горбачёва, – в конце концов согласились пойти навстречу Васяне. – Скажите, разве в Москве ещё не поставили прижизненный памятник вашему лидеру? Это же Геркулес новейшего времени! Ваш Ленин перегородил дорогу России в мир цивилизации. А спустя 70 лет один из его преемников пытается вернуть страну с просёлочной дороги на магистраль передового развития. Разве это не похоже на подвиг Геркулеса? Если так и даль-
ше пойдёт, Россия скоро обойдёт консервативную Америку по части воспитания толерантности к людям нетрадиционных склонностей! Ура Горби, ура России!
Обнаружить в кампусе университета профессора политологии Лайзу Кларк и магистра гуманитарных наук Долли Доул большого труда не составило. Лайза под угрозой вызова полиции пыталась было запретить опешившей Полине, известной в универе как Долли Доул, общаться с бывшей золовкой. Но ту задела первая загадочная фраза, брошенная непрошеной гостьей: «Не пришла ли пора, сударыня, смыть кровь с ваших нежных пальчиков?», и она согласилась в присутствии спутницы жизни выслушать горькое повествование, нежданно-негаданно прилетевшее из далёкой прошлой жизни.
Обеих женщин до глубины души потрясло, шокировало сообщение Василисы. Лайза негодующе смотрела на свою избранницу. Из глаз тоненькой миловидной девушки с мальчишеской стрижкой ручьём текли слёзы.
– Я не виновата, не виноватая я, – шептала она себе под нос.
А когда пришло время высказаться ей самой, Полина-Долли долго не могла произнести ни слова. Настолько сильно разволновала её история случившегося в посольстве после того, как она решила бросить мужа и переехать на жительство за океан. В страну, где, по рассказам Лайзы, к женщинам нетрадиционной сексуальной ориентации относятся беззлобно, толерантно.
– Природа сформировала меня такой, какая есть, – начала Полина свой рассказ. – Когда начала понимать саму себя, стало грустно. В институте заглядывалась на некоторых хорошеньких девчонок. Но каждый раз била себя по рукам и губам. Боже упаси навредить отцу-генералу, которого очень любила, а он боготворил меня. Старшая сестра ревновала и страшно злилась. Она напропалую кружилась в экстазе любви, а я с порога отметала всех претендентов на моё сердце, заботливо подбиравшихся родителями. По отношению к Максиму, скажу как на духу, что греха таить, также никаких чувств не испытывала. Распо-
знала только одно – перспективный дипломат накануне выезда в капиталистическую заграницу, где многое дышит не так, как в Москве. Это было то, что я искала.
В Бонне, – всхлипнув, продолжала исповедоваться Полина, – случай свёл меня с Лайзой. Впервые в жизни я поняла, что такое любовь, причём взаимная. У меня закружилась голова. Мы начали готовиться к тайному переезду в Штаты. Лайза подключила братьев и сестёр по вере. Ещё в Германии оформили необходимые документы. И тут непредвиденное – публикация о якобы шпионской деятельности Максима. Что делать, если его и меня завтра вышлют в Москву? Ну, если не завтра, то послезавтра или через неделю. Все приготовления летели бы в трам-тара-рам. Надо было срочно принимать решение.
И женщины его приняли, приурочив побег к трёхдневной командировке Максима за пределы Бонна, дабы у них было время на разбег. Труднее всего, чистосердечно призналась Полина, было оставить не мужа, а пуделя Гошу. Но с ним бежать никак не получалось. К тому же Лайза собак не любила. Чтобы замести следы, в Штаты въезжали на машине через границу с Мексикой.
Полина поступила предельно, мол, честно. Под мужниной подушкой в спальне она оставила записку. В ней она достаточно ясно сообщала, что уходит от Максима и просит её не искать. Разумеется, расшифровывать, куда и почему, она не могла. Самым сложным Полина считала объяснение с папой и мамой. Горбачёвская перестройка вселила в неё веру в то, что вскоре и в Союзе отношение к её соплеменникам начнёт меняться. И через годик-другой станет возможной их с Лайзой поездка в Москву. Вот тогда она и выложит всё чистосердечно родителям. Если любят дочь, поймут.
Не вызывает абсолютно никакого сомнения, что кто-то подменил её прощальное послание, придав ему совершенно иной смысл. И Полина с почти стопроцентной уверенностью утверждала, что она хорошо знает человека, устроившего всю катавасию. Разумеется, это тогдашний замрезидента КГБ в Бонне Шерстюк. Они с Максимом
частенько бывали у него с супругой в гостях. Полина не располагала качествами экстрасенса, но каждый раз ощущала, как сквозь сладкоголосую патоку подобострастного отношения к ним как родственникам влиятельного генерала прорывалась ненависть и к ней, отказавшей сыночку Игорю, и, в особенности, к Максиму, которого Шерстюки ненавидели всеми фибрами души…
В Мехико Александр Юрьевич неоднократно прослушал получасовую исповедь Полины, записанную на видео и заверенную соответствующими судебными службами. Его квалифицированное суждение – «Должно сработать» – супругу вдохновило.
В Москве Василиса разыскала Шерстюков. Под благовидным предлогом (привет в виде бутылки текилы от коллеги из Мехико) напросилась к ним в гости. Ермолай Евграфыч уже три года был на пенсии. Мария Фёдоровна, как и другие советские женщины, на чём свет стоит кляла апостола перестройки и гласности, по чьей милости, с её точки зрения, из магазинов исчезало продовольствие и все газеты наперегонки бросились очернять героическое прошлое, включая семейного кумира Феликса Эдмундовича. Доставалось, разумеется, и Раисе Максимовне, которая нагло, не под стать скромным советским труженицам, вмешивалась в политику и беспардонно, будто она какая-то Нэнси Рейган, сопровождала мужа в поездках по стране и за рубежом.
Ни Игорёк, ни Оленька не спешили радовать родителей обзаведением семейства. Сына чуть не выгнали из КГБ, а дочка нашла себе богатого, но немножко женатого и лысого папика. Каждый раз, когда Ольга намекала на то, что спонсору пора бы развестись и связать себя узами брака с ней, молодой и сексапильной, тот ласково ворчал: «Выдеру, сучка, как Сидорову козу, если ещё раз залупаться станешь». Но девушка, воспитанная в духе «железного»
