Руссиш/Дойч. Семейная история - Евгений Алексеевич Шмагин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
пыток минирования капиталистического строя, как их во времена Коминтерна большевики практиковали. Иначе, если нас с поличным застигнут, самим будет крышка. Вот тогда, убей меня бог, нас в покое не оставят. Тогда и санкции последуют, и изоляцией запахнет.
– Отстали вы, предки, от реальной жизни, – вставил свой голос Демьян. – Не продержится эта хунта гэкачепистская и недели, вот увидите. Так что ни в какое уныние впадать не стоит. Сейчас же, как приедем в Москву, немедленно обзвоню мужиков с моего пятого курса МГИМО, и пойдём всем кагалом против врагов перестройки демонстрировать. Но пасаран! Да ещё и Серафиму заграбастаем. Ей через пару лет в институт поступать. Так что пора тебе, Симончик, к студенческим традициям приобщаться.
На следующий день Василиса, несмотря на отпуск, помчалась на Смоленку. В МИДе всё гудело. Мнения, как и во всей стране, разделились, но далеко не поровну. В редких начальственных кабинетах не витал дух солидарности с ГКЧП. Если «истинных патриотов» и осуждали, то преимущественно за опереточный характер переворота. Надо было жёстче и круче.
В загранучреждения пошли циркулярные указания первого замминистра. Посольствам надлежало всесторонне и убедительно разъяснять партнёрам обоснованность принятых мер по устранению хаоса и анархии, угрожавших жизни и безопасности не только советских граждан, но и всего мирового сообщества.
Васюта угадала: первая реакция Запада свидетельствовала о его стремлении понять, простить и забыть, побыстрее вернувшись к привычному ходу дел, в дипломатии называемому «бизнес эз южуал». Сами чрезвычайные и полномочные послы наперегонки спешили объясниться в любви новой гэкачепистской власти и в витиеватых дипломатических узорах с похвалой отзывались о принятых мерах – давно бы так!
Среди мидовского пролетариата ГКЧП также раззадорил противоречивые чувства. Несмотря на рекоменда-
ции сверху не покидать рабочие места, немалое количество неравнодушных дипломатов, в особенности нижних сословий, потянулось к Белому дому
На непрекращающемся митинге в защиту демократии несколько часов провёл и Демьян (Симе не удалось преодолеть строжайший родительский запрет). Через много лет он будет вспоминать пламенные нескончаемые выступления армии ораторов под периодическое скандирование «Ель-цин, Ель-цин» и зарождавшееся в его душе чувство сопричастности к чему-то великому
С одной стороны, он гордился тем, что вместе с друзьями отважился на сопротивление, хотя бы и весьма скромное, в виде пассивного стояния в толпе перед домом правительства. С другой, ему было неприятно, что знаменательный поворот совершала на его глазах относительно небольшая ватага молодёжи, а не вся страна, к тому же явно не парламентскими методами – на площади, а не на избирательных участках. Аналогичным образом в 1917 году судьбу страны решала группа революционеров в условиях крепкого сна миллионов равнодушных соотечественников.
Реальное ощущение присутствия на историческом событии соседствовало с впечатлением участия в роли статиста в некой вразнобой срежиссированной театральной постановке. Бесстрашный Ельцин на танке и окружавшие его защитники Белого дома – лобастые мальчики с холодными злыми глазами и гневные дородные тётеньки, мусорные баки на проезжей части, которые должны были перегородить дорогу бронетранспортёрам ГКЧП, – все эти сценки смахивали на что-то бутафорское, неестественное, фальшивое.
Спустя годы, не понаслышке зная о том, как разворачивались события вслед за судьбоносным августом, Демьян многократно пытался разобраться в тех трёх днях, перевернувших Россию, и проанализировать собственные и своих близких действия. Вот если бы ситуация вновь потребовала от него проявления гражданской ответственности, повторил бы он свой тогдашний поступок, побежал
бы на площадь, чтобы в едином порыве скандировать как тогда «Ель-цин, Ель-цин»? И каждый раз не находил однозначного и недвусмысленного ответа.
После того, как в Беловежской пуще птица-тройка мужского пола подписала смертный приговор Советскому Союзу и понеслась по кругу под новым малозвучным именованием «СНГ», а первый и последний президент СССР благоразумно отказался от намерения начинать на необъятных отечественных просторах новую гражданскую войну, новая эпоха занялась и на Смоленской площади.
Под Новый год состоялся торжественный въезд на «седьмое небо» высотки (седьмой этаж) его превосходительства господина Козырева. Многотысячный персонал дипслужбы застыл в безмолвии – что день грядущий нам готовит? Десятикратное сокращение штатов, как в азарте публичных самолюбований – народ требовал крови! – обещал Ельцин, или только лёгкую внутриминистерскую зачистку от «красно-коричневых», к чему вроде бы склоняется новый молодой хозяин?
Козырева немного знал бывший замминистра Пантелеев. Среди новых восходящих звёзд советской дипломатии молодой начальник управления международных организаций выделялся не только своей внешностью, напоминавшей одного из персонажей знаменитого полотна «Явление Христа народу», но и пламенными призывами вернуть внешней политике утраченное ленинское содержание.
Перестройка и гласность дозволяли любому сотруднику МИДа обнародовать свои внешнеполитические представления, чем и воспользовался перспективный дипломат. Говорил Козырев хуже, чем писал, – медленно, с хрипотцой, тщательно подбирая выражения из своего, по-видимому, не слишком богатого словарного запаса и даже не пытаясь изображать из себя Цицерона.
Но его статьи в «Международной жизни» кое-кому, в том числе Александру Юрьевичу, понравились. В шаблонах нового политического мышления Козырев, прикрываясь, как и все перестройщики, Лениным, призывал от-
казаться от командного стиля управления в сфере внешней политики, признать многополюсность мира, уважать суверенные права каждой страны, строить международные отношения на неконфронтационной, деидеологизированной основе. Права человека, вызывающе революционно утверждал автор, должны стоять выше принципов невмешательства во внутренние дела, как то предписывает Хельсинкский Заключительный акт.
Василиса познакомилась с Козыревым в Мехико, куда тот заезжал на какую-то ООНовскую тусовку. Общение было добрым и откровенным. Посол и его супруга пришли тогда к единодушному мнению: в новом поколении мидовской гвардии подрастают достойные ребята. Александр Юрьевич даже допустил, что Козырев под конец карьеры вполне, если приглянётся министру, может выдвинуться в его заместители. Однако вот ведь какой благосклонной стороной неожиданно повернулась к нему судьба!
Спустя годы Василиса узнает, насколько шутя и незатейливо заскрежетала кадровая русская рулетка при Ельцине. Козырева протолкнул в министры глава парламентского комитета по внешним делам, входивший в окружение нового главы государства. За этот жест доброй воли – рука руку моет – министр назначил его послом в Вашингтон.
Первые шаги главного дипломата новой страны крепко разочаровали.
– Не туда, совсем не туда попёрся Андрюха, – стонал от негодования бывший посол и замминистра. – Зачем он во внутриполитическую борьбу-то ударился? Что он на «красно-коричневых» окрысился? Дались они ему! Во внешней политике столько проблем, ею и занимайся, а его всё тянет в теннис с Ельциным и Бурбулисом поиграть. Нельзя же столь явственно Западу подмигивать! Помогите, господа, нам оппозицию разгромить, а мы навеки в
