Набоков: рисунок судьбы - Эстер Годинер

него персонажа – поэта Кончеева – автор пытается объяснить это тем, что «во

время нашествия или землетрясения, когда спасающиеся уносят с собой всё, что

успевают схватить … кто-нибудь тащит с собой большой, в раме, портрет давно

забытого родственника. “Вот таким портретом (писал Кончеев) является для русской интеллигенции и образ Чернышевского, который был стихийно, но случайно

унесён в эмиграцию вместе с другими, более нужными вещами”».1

Не случайно разговор о Чернышевском в романе происходит уже в первой

главе, и заводит его (на излюбленной Набоковым грани пародии) персонаж по

фамилии Чернышевский (Александр Яковлевич – из столетнего стажа выкрестов, с фамилией, дарованной отцом-священником знаменитого отпрыска). Он и излагает стереотипное в эмигрантской среде мнение о «великом революционере», предлагая Фёдору написать его биографию. И Фёдор, в конце концов, напишет, но совсем не такую, как ему предлагалось, – определив свою задачу как своего

рода «упражнение в стрельбе». Другое дело, что до поры до времени, отдавая себе

отчёт, на какое рискованное предприятие он идёт, скрытный, осторожный автор

романа не очень-то спешил показывать весь спектр своих мотиваций и целей. И

уж точно, во всяком случае, замысел этой чудовищно трудоёмкой, прямо-таки ка-торжной работы не мог родиться всего на всего от какой-то одной статейки в совет-ском шахматном журнальчике, как, опять-таки, сплошь и рядом, чуть ли не автома-тически, инерционно, повторяется в ряде филологических исследований.2 Хотя

журнальчик такой действительно существовал, и Набоков, оказывается, даже много

лет спустя помнил его выходные данные: назывался он «64: шахматы и шашки в

рабочем клубе»; номер 13-14, вышедший 5 июля 1928 года, был юбилейным, –

праздновалось столетие со дня рождения Н.Г. Чернышевского, «властителя дум» и

провозвестника светлого будущего.3 По этому случаю и была помещена в журнале небольшая статья некоего А.А. Новикова «Шахматы в жизни и творчестве

Чернышевского» с портретом «выдающегося мыслителя и революционера» и

1 Набоков В. Дар // Собр. соч. в 4-х т. СПб., 2010. Т. 3. С. 464.

2 Долинин А. Комментарий… С. 17.

3 Leving Y. Keys to Тhe Gift... P. 150-151.

232

«большого и настоящего любителя шахматной игры». В ней, среди прочего, при-водились отрывки из студенческого дневника Чернышевского, в котором он выглядел вдвойне, до нелепости неуклюжим – и по части обращения с шахматами, и

в мучительном косноязычии слога.1

Однако журнальчик, так надолго запомнившийся автору «Дара», был сущей мелочью на фоне той грандиозной помпы, с которой отмечалось в Советском Союзе столетие со дня рождения «великого революционера». В 1933 году

этот маленький текст мог послужить разве что пикантной наживкой для молодого героя романа, но не писателя Сирина.

На протяжении всех лет эмиграции Набоков пристально следил за происходящим на покинутой родине. Вербальная агрессия его публицистики – в до-кладах и эссе, литературная злость – в аллюзиях и пародиях, пронизывающих

романы, не оставляют сомнений в накипающей потребности по-своему поставить, по крайней мере (но и не только!) в сфере литературы, извечные русские

вопросы: « Кто виноват? » и « Что делать? ».

Среди прочего, не могла остаться незамеченной и нестерпимо нарастаю-щая канонизация «наследия Чернышевского», поставленного Лениным и Ста-линым на службу невежественному и жестокому прожектёрству советского

режима. Фиксируя, со ссылками на специальные труды, основные этапы и

конкретные действия советского руководства, направленные на внедрение

нужной им версии определения Чернышевского как «великого русского учёного и критика, публициста и революционера … философа, экономиста, историка и политического деятеля» (цитата из БСЭ, 1934 г.) Ю. Левинг справедливо заключает: «Набоковское перо не могло бы найти более подходящей це-ли».2

Действительно, хотя народовольцы, как и всякая другая неконтролиру-емая большевиками идеологическая группа, были сметены после октябрьского переворота, сам Чернышевский не только выжил, но усилиями Ленина и Сталина был раздут до культа гигантского идолопоклонства (впрочем, адекватного, с одной стороны, низкому образовательному уровню вождей, а с другой – их же патологической мегаломании). Ленин считал Чернышевского гением и мечтал доказать таковым также и себя. В своём памфлете

1902 года, названном «Что делать?», он кинул клич: «Дайте нам организацию революционеров, и мы перевернём всю Россию». Хотя Сталин и не

был подвержен такому влиянию Чернышевского, как Ленин, он тоже восхищался им и полагал роман «Что делать?» величайшим из когда-либо

написанных.

1.Долинин А. Комментарий.., С. 17, 249.1

2 Leving Y. Keys to The Gift.., P.101-103.

233

В Саратове памятник Александру II – «Царю-освободителю» – был заменён

обелиском в память о Чернышевском и открыт посвящённый ему дом-музей.2

(Этому царю, отменившему крепостное право и последующими либеральными

реформами пытавшемуся начать преобразование России, всячески содействовал

дед писателя Сирина, Дмитрий Николаевич Набоков, с 1878 по 1885 годы бывший министром юстиции Российской империи.) Но убит был Александр II в 1881

году, с очередной (кажется, восьмой) попытки, как раз выучениками Чернышевского, полуграмотными и нетерпеливыми террористами-народовольцами.

К 1933 году заматеревшая в СССР «Зоорландия» (подобная воображён-ной в романе «Подвиг») надежды на возвращение в Россию практически не

оставляла. Выполнение миссии эмигрантской литературы, как её понимал писатель Сирин, – продолжить, творчески обновляя, лучшие традиции литературы русской, – становилось всё труднее. Даже Ходасевич, единственный в этом

отношении единомышленник Набокова, к этому времени уже крайне пессимистически оценивал