Набоков: рисунок судьбы - Эстер Годинер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Суждения Набокова разных лет и обстоятельств зачастую бывали выраженно ситуативны, – вплоть до прямых противоречий, – он всегда оставлял
себе простор для маневра. В данном случае, уязвлённый отказом редакции
«Современных записок» от публикации четвертой главы «Дара» и надеясь на
полную публикацию романа в Америке, он, обращаясь к неизвестному ему, русскому по происхождению, но американскому по адресу критику, счёл возможным откровенно и всласть отыграться на Чернышевском, сделав его едва
ли не козлом отпущения, так сказать, за всё и про всё. Почти пятнадцать лет
спустя, в изложении краткого содержания «Дара» для американского издательства им. Чехова (наконец-то, в 1952 году, выпустившего роман целиком), Набоков повторил свой выпад, назвав Чернышевского человеком, «которого
Ленин и его банда провозгласили своим предшественником».3
Пока же, за неимением возможности покинуть Берлин, Набоковы в конце
лета 1932 года переселились к Вериной кузине, в далёкий от центра западный
пригород, где они оказались «в почти идиллической глуши», на Несторштрас-се, 22. Здесь, в двух (из четырёх) комнатах уютной и просторной квартиры им
также являлся частым критиком и комментатором по вопросам русской культуры в
“Нью-Йорк Таймс”». См.: Leving Y. Op. cit. P. 428-429.
1 Leving Y. Keys to Тhe Gift... P. 432.
2 Набоков В. Дар, С. 369.
3 Leving Y. Keys to Тhe Gift… P. 506.
236
и суждено было оставаться до самого отъезда во Францию в 1937 году4. Вера, благодаря знанию языков, через знакомства во французском посольстве получила доступ к хорошо оплачиваемым видам работ: гида с американскими ту-ристами, стенографистки и переводчицы с французским, иногда даже на меж-дународных конференциях. Так что в целом условия для работы в этом укром-ном углу оказались вполне приемлемыми и спокойными.
Жанр биографии исторического лица требовал от Набокова новых навыков: кропотливого сбора документального материала, обдумывания и выбора
методов и приёмов, оптимально отвечающих поставленным целям. Проект
обещал быть долгосрочным, забирающим много времени и терпения, – к тому
же атмосфера «тошнотворной диктатуры»1 побуждала писателя периодически
отрываться на попытки вырваться из плена фашистской Германии. В конце
апреля 1933 года Набоков пишет Струве: «Моё положение скверное... Издание
моих романов по-французски затягивается… Моя давнишняя мечта: печатать-ся по-английски».2 Струве, работавший в Лондонском университете, пытался
помочь, но ему это не удалось, ибо в Англии «в это время в моде был салон-ный большевизм и к эмигрантам относились с подозрением».3 Летом Набоков
предпринял ещё одну попытку: на этот раз надеясь получить место преподавателя английского языка и литературы в небольшом университете в Швейцарии, однако опять потерпел неудачу.4 Всё это отвлекало и тормозило работу, и
в ноябре, в ответном письме В. Рудневу, одному из редакторов «Современных
записок», он признался, что до сих пор занят подготовительной работой и
обещанный роман писать ещё даже не начал.5
И только 18 января 1934 года появляется, наконец, свидетельство, что автор приступил к созданию образа главного героя, озаботившись, прежде всего, дать ему подходящую фамилию: давний знакомый Набокова, Николай Яковлев (бывший учитель русской истории и литературы в русской берлинской
гимназии, перебравшийся в Ригу), прислал, по его просьбе, список старинных
дворянских фамилий, из которых, на этот раз, писателю пригодились Чердынцевы – из татар, по названию городка Чердынь, увековечившего память о временах Орды.6 Тем самым, между автором и его протагонистом устанавлива-4 ББ-РГ. С. 446.
1 Так Набоков назвал гитлеровский режим в Предисловии к американскому изданию
«Дара». См: «Дар», С. 160.
2 Цит. по: ББ-РГ. С. 467.
3 Струве Г. Русская литература в изгнании. Париж, 1984. С. 239.
4 ББ-РГ. С. 469.
5 Leving Y. Keys to Тhe Gift… P. 3.
6 ББ-РГ. С. 471.
237
лась как бы родственная связь: Набоковы тоже имели татарские корни. Однако
первое место в двойной фамилии заранее было уготовано для Годуновых –
очевидная аллюзия на пушкинское «Ты царь: живи один». Если же знать атмосферу, царившую в эмигрантских литературных кругах этих лет, то заявленная
«царская» позиция знаменует собой также и вызов любым стадным метаниям
в поисках выхода: будь то призывы Ф. Степуна сплотиться в выработке какого-то единого «пореволюционного» сознания и коллективными усилиями спасать эмигрантскую литературу, или – посредством мистических откровений по
рецептам Мережковского – Гиппиус и культу отчаяния и смерти по Адамови-чу, – коллективно же принять путь обречённости.
Кредо Набокова: творец – всегда одиночка, и в «Даре» эту позицию выражает не только главный герой, но и частичные его двойники: поэт Кончеев, демонстративно заявляющий, что «настоящему писателю должно наплевать на
всех читателей, кроме будущего, – который, в свою очередь, лишь отражение
автора во времени»;1 и второй единомышленник, как автора, так и героя, – ан-глизированного (узнаваемо набоковского) облика писатель Владимиров, полагающий, что мысль всякого уважающего себя писателя «живёт в собственном
доме, а не в бараке или кабаке».2 Имя же, данное протагонисту, – Фёдор, что в
переводе с древнегреческого означает «дар Божий», не оставляет сомнений в
главной теме романа и главной цели его героя – воплощении этого дара.
В середине февраля того же, 1934 года, намечается следующий шаг автора в ориентации на романной местности: Набоков пишет рассказ «Круг». Этот
маленький рассказ, всего в девять страниц,3 крайне значим для понимания тогдашнего эмоционального состояния писателя, его мучительных попыток осознать причины катастрофы, произошедшей с Россией, и отмежеваться от тех, кто, вольно или невольно, оказался повинен в этом.
Похоже, что до знакомства с трудами Чернышевского Набоков не слишком задумывался над чувствами, которые могли
