Набоков: рисунок судьбы - Эстер Годинер

240

А что же Набоков, несравненный знаток русской литературы, числивший

если не Тургенева, то уж точно Льва Толстого в первом ряду золотого фонда

русской литературы? Разве не заметил он раньше, прошёл мимо – знаменитого

скандала в редакции журнала «Современник», когда «парнасские помещики»

(как называл их критик Н. Полевой) – Толстой, Тургенев, Фет, критик Дружи-нин – честили Чернышевского и прочих новоявленных литераторов из разночинцев не по эстетическому, а по самому что ни на есть сословному, «классо-вому» канону, называя их «семинаристами» и «кухаркиными детьми», и грозя

бойкотом, требовали от Некрасова изгнания их из журнала.

Более того, даже когда Чернышевский в 1864 году уже сидел в Петропавловской крепости, Толстой норовил поставить на сцене свою пасквильную

пьесу «Заражённое семейство», в которой с запредельной грубостью поно-сил «клоповоняющего господина», как он прилюдно называл Чернышевского. Тургенев же и вовсе призывал проклясть автора «Что делать?»

страшным (якобы еврейским!) проклятием, и в письме Григоровичу обещал

«отныне преследовать, презирать и уничтожать его всеми дозволенными и в

особенности недозволенными средствами»1 (курсив мой – Э.Г.). Таково

было прискорбное отсутствие элементарного правового сознания даже у

самых образованных представителей имперской России, прославленных

классиков русской литературы. Даже не пытаясь возражать по существу, полагая, видимо, эстетическую, литературную сторону писательства Чернышевского ниже всякой критики, его противники буквально заходились

лютой сословной ненавистью, слепой и откровенной.

Да, со стороны именитых писателей реакция была ответной – на непочти-тельное, намеренно вызывающее поведение выскочек, искавших таким образом самоутверждения: «…с искривлёнными злобной улыбкой ненависти устами… Эти небритые, нечёсаные юноши отвергают всё, всё: отвергают картины, статуи, скрипку и смычок, оперу, театр, женскую красоту, – всё, всё отвергают, и прямо так и рекомендуют себя: мы, дескать, нигилисты, всё отрицаем и

разрушаем», – так, по мнению Чернышевского, выглядят в глазах эстета-аристократа его собратья-разночинцы.2 А какой с них спрос, с «нечёсаных» –

если продолжить язвительный тон приведённой задиристой характеристики, –

их родителям приходилось бывать в барских хоромах разве что прислугой или

просителями, изысканного воспитания и образования они детям дать не могли; сынки же, оказывается, обнаглели и стали заявлять о своих правах и вкусах

1 См. об этом подробнее: Сердюченко В. Чернышевский в романе В. Набокова «Дар»: (к предыстории вопроса) // Вопросы литературы. 1998. № 2. С. 333-342.

2 Чернышевский Н.Г. Там же. Т. 10. С. 185.

241

даже и в литературе: «Я пишу романы, как тот мастеровой бьёт камни на шос-се», – демонстративно констатировал Чернышевский.3

Яростный, двойной клинч схватки в «Современнике», демонстрировал

несовместимость двух культур: дворянской и разночинной (в обоих изводах –

социальном и литературном), обнаруживая приближённое к кризисному, пограничное состояние общества, чреватое в перспективе историческим сломом.

«Холодный фанатизм» Чернышевского, его убеждённость в моральной правоте разночинного люда и готовность её доказывать, не стесняясь «плохих манер» и откровенной ненависти, сулили не только признанным литераторам, но

и властным инстанциям большие неприятности.

Ничего не поделаешь – так формируются запросы так называемой, в современной социологии, маргинальной личности, не желающей больше нахо-диться на обочине общества, рвущейся в его «верхи», что является симптомом

опасно назревающих социальных антагонизмов. И если власти, полномочные

и ответственные за состояние общества, упорно не реагируют на конфликт, угрожающий взрывом, и не канализируют его своевременно в реформы, что ж, сетуй потом на «дуру-историю» – она ответит тектонически.

И Набоков, надо сказать, все эти материалы читавший, обнаружил не

слишком чувствительную морально-нравственную мембрану, всего лишь по-журив «парнасцев» за «классовый душок» и оставшись глухим к чудовищным

призывам изнеженного Италией Тургенева преследовать Чернышевского в

особенности недозволенными средствами! Не только что люто ненавидевший

тиранию, но не выносивший малейших признаков покушения на свою индивидуальную свободу (вплоть до органической неспособности работать в любой

«иерархической» системе), Набоков, однако, вполне благодушно отнёсся к во-пиющему хамству своих дворянских собратьев – социально доминирующих по

отношению к социально слабым разночинцам, – и уже хотя бы поэтому обя-занных быть если не великодушными, то хотя бы хоть сколько-нибудь пони-мающими причины и остроту их демонстративно эмоциональных реакций.

Действие окажется чреватым жестоким противодействием – потомкам

аристократии это с превеликим избытком отомстится: революция уничтожит

русское дворянство как класс. «Дура-история» превентивно не учит, но задним

числом она проучит – и, как правило, с лихвой. Эрика-эврика из «Короля, да-мы, валета» могла бы в этом случае уместно заметить автору будущей биографии Чернышевского, что он, подобно «королю» Драйеру, бывает крайне чувствителен, когда дело касается его самого, но не всегда и не слишком отдаёт

себе отчёт в обидах, которые причиняются другим, в том числе – и им самим.

В рассказе «Круг»1 это, в сущности, и происходит. Набоков пробует здесь

своего рода предварительную пристрелку, подготовку к предстоящему мас-3 Там же. Т. 12. С. 682.

242

штабному «упражнению в стрельбе», предпринятому в четвёртой главе, посвящённой жизнеописанию Чернышевского. В этом рассказе писатель пытается опровергнуть основополагающий в мировоззрении Чернышевского, его соратников и последователей постулат: об абсолютной нравственной, моральной

правоте разночинцев, а также обоснованности их претензий на роль защитников интересов «народа», якобы знающих, что он собой представляет и что ему

по-настоящему нужно.

Отмежевавшись от литературной среды с её специфическими проблемами, Набоков отводит дворянское, «барское»