Самая страшная книга 2022 - Сергей Владимирович Возный

— Ба, я с тобой! — услышала она шепот.

Ванюшко проснулся и прибежал следом за ней. Неуютно ему наедине с гостем оставаться.

— Идем, идем, Ванюшко! Одевайся, милое мое.

Мягкая темнота сарая пахла сеном и кисловатым запахом куриного помета. Сан Сановна поставила свечу на полочку возле двери и поманила кур:

— Тип-тип-типоньки!

Склонилась к корыту, насыпая зерна. Куры зашевелились, спрыгивая с насеста, подскочили к кормушке, торопливо выхватывая оттуда пищу. Баба Шура выпрямилась, озадаченно хмурясь.

— Ба, а где остальные куры и петька? — озвучил ее мысли правнук.

Она не спешила с ответом. Обошла хлев, заглянула в загон к козам. Нашла лишь ворох перьев и больше ничего. Страх погладил душу ледяной лапой, заставил поежиться.

— Видать, лиса озоровала, — ответила баба Шура.

— Лиса, что, их съела? — переспросил Ванька, и его голосок тревожно зазвенел.

— Да, милое мое, съела, проказница. Надо бы по свету глянуть, где она лаз подрыла, как пробралась.

Старые сказки, слышанные так давно, что в них не верилось, разом ожили в памяти. Сказки про тех, кто всегда оставался голодным, и этот голод вынуждал их есть без насыщения. Про ужасы, что чинили эти голодные, кочуя от места к месту, по лесам и болотам, от деревни к деревне, от дома к дому. Сан Сановна незаметно перекрестилась, гоня от себя дурные воспоминания. Прошла в глубину сарая, сняла со стены короткие широкие лыжи.

— Ну-ко, Ванюшко, пособи-ка мне, подержи свечу, — попросила правнука.

— Бабуль, а что это? Зачем?

— Лыжи. По снегу ходить и не проваливаться. — Сан Сановна проверила кожаные ремни, убедилась в их прочности.

— А куда ты пойдешь?

— Мы вместе пойдем, — ответила она шепотом. — На-ко вот, примеряй на ногу, я ремешок подтяну.

Ванька, затаив дыхание, смотрел, как бабушка регулирует ремни на широких лыжах, и сердце его стыло от неизвестной тревоги.

— А куда мы пойдем? — также шепотом спросил он.

— За реку. В поселок. Перейдем по льду и тем берегом добежим. До свету завтра выйдем, пока погода ясная стоит и неморозно. Только тихо! — она приложила палец к губам, призывая молчать, но Ванька и сам все понял.

Он проснулся от голода, болезненного сосущего ощущения, угнездившегося под нижними ребрами, тянущего за внутренности, как свирепый зверь. Геннадий поскреб ногтями впалый живот, будто хотел угомонить неприятное чувство. Не получилось. Он поднялся с лежака, накинул свитер, постоял у печи, впитывая ее живое тепло. За окном линяла предрассветная синева. В животе заурчало, завыло проголодавшимся зверем, скрутило так, что мужчина согнулся и зашипел сквозь зубы. Голод требовал утоления — и немедленно. Геннадий прошелся по кухне, заглядывая повсюду. В старом серванте нашел краюху хлеба и нетерпеливо вонзил в нее зубы. Челюсти тут же свело, струйка слюны потекла по подбородку. Хлеб лишь раззадорил аппетит, сделал голод еще явнее, ощутимее. Ему чудился запах мяса, жарящегося на костре. Сочные мясные куски, подернутые местами обугленной корочкой. Розоватый сок, текущий в рот при каждом укусе. Живот скрутила новая судорога.

Геннадий подошел к рукомойнику, плеснул несколько раз водой в лицо, но так и не смог избавиться от наваждения: безмолвный, укрытый снегом лес, языки костра трепещут среди сугробов, словно невиданный цветок; бесформенная туша неподалеку, пятна крови, ярко-алые на белом. И запах… Этот сводящий с ума запах, обещающий сытость и тепло. Саму жизнь после долгих блужданий в зимнем лесу. И мысль: один, он теперь один на многие километры вокруг, зато обеспечен едой на несколько дней, а там, дальше, лишь одна надега — на фарт.

Скрипнула дверь — в избу вернулись безобидные ее обитатели: маленькая жилистая старуха и пацан. Ему дважды подфартило вытянуть козырную. Сначала, когда, почти околевший от холода и голода, он увидел огонек во мраке, и позже, когда в отрезанной от остального мира деревеньке оказалось всего два человека: старуха и мальчишка.

— Доброго утречка! — произнесла бабка, окинув его внимательным взглядом, пацан же молча зыркнул волчонком исподлобья.

— Доброго! — ответил Геннадий, голос спросонья был еще сиплый, пожелание доброго утра прокаркалось вороной.

— Скоро уж и завтрак поспеет, — сказала старуха, подходя к печи. — Наедимся все.

Что-то в ее движениях и в самом голосе настораживало. Чуялась какая-то нарочитость, что ли. А он привык чуйке верить, она его редко когда обманывала. Не было бы чуйки, не был бы и он таким фартовым. Геннадий слегка прищурился, оценивая угрозу. Решил, что особо бояться этих двоих не стоит, но ухо востро держать нужно. На всякий случай.

Теплая каша заполнила утробу, легла приятной тяжестью в живот. Голод приутих, ушла щемящая боль из подреберья, оставив лишь странное чувство незаполненности. Геннадий глянул в окно на занимавшийся серый день, белые сугробы, обступившие избу со всех сторон. Место было идеальным, чтобы без тревог пересидеть зиму, а потом уж двинуть дальше. Если бы не этот голод, терзавший нутро, требовавший утолить его пищей. Сытной пищей. Особой.

Снова ощутив внутри пока еще робкое шевеление, Геннадий встал, прошелся по кухоньке, заложив руки за спину, нахохлившись воробьем. Вышел в сенцы, окунувшись в яблочный аромат; он щекотал ноздри, дразнил, раззадоривал. Мужчина торопливо накинул верхнюю одежду и вышел во двор, в чистоту морозного воздуха. Снег сочно заскрипел под ногами, как скрипит плотный кочан квашеной капусты, когда его рубят, чтобы потом съесть с круглой горячей картошечкой, розоватым салом и под водочку. В животе заурчало, что-то шевельнулось сильнее и настойчивее.

Геннадий покрутился возле избы, сплюнул в снег сквозь зубы. Хотелось курить, чтобы хоть горьким дымом унять сосущую жадную пустоту внутри. Он нагнулся, цапнул пятерней охапку снега, отправил в рот, нетерпеливо сглотнул холодную влагу, остудил горящее горло. Снова вспомнил алые пятна на снегу, ноздрей коснулся призрачный запах-воспоминание. Голова закружилась. Геннадий шагнул в сторону, дернул дверь зимнего хлева, одной стеной прижавшегося к дому. На него повеяло теплом и жизнью. Шагнул через порог, и куры с квохтаньем кинулись врассыпную. Не обращая на них внимания, он вытащил из гнезда пару яиц, разбил и одно за другим запрокинул в рот. Зажмурился, чувствуя, как они проскользнули в желудок. Голод чуть стих. «Хорошо, что вторая дверь ведет прямо в избу, — подумал он. — Ночью, как все уснут, я сюда обязательно наведаюсь».

Сумрак лежал