Бессмертный избранный (СИ) - Андреевич София

Серпетис задумчиво трогает повязку; он, похоже, тоже не знает, что сказать.

— Я расскажу Глее. Она осмотрит тебя потом.

— У того парня, умершего, было то же самое? — спрашивает он.

— Да. Только рана была укушенная. Потому я и осматривала тебя в тот раз.

— Тогда зачем еще один осмотр? Вы ведь не знаете, как это лечить. Займитесь теми, кого еще можно спасти.

Я поднимаюсь, сжимая снова задрожавшие руки. Зачем он так говорит? Неужели мы спасли его с поля боя только чтобы смотреть, как он умирает от неизвестной заразы? Я вспоминаю глаза Глеи, повторяющей «хотя бы густокровье, хотя бы чары», и чувствую, как затуманивают зрение подступившие слезы.

— Он умер быстро?

— Глея сказала, во сне, — сглотнув, говорю я.

— Хорошо. — Я все еще стою у его лежака, и теперь в голосе Серпетиса прорезывается нетерпение. — Иди же.

— Мы постараемся тебе помочь, — говорю я.

— Мне не нужна ваша помощь. Считай, это приказ, что тебе приказывает син-фиоарна. То же я скажу и Глее. Оставьте меня в покое и занимайтесь другими ранеными. Иди же.

И я ухожу, заливаясь слезами.

Ночь проходит спокойно и тихо, если не считать бреда вояки, которому Цилиолис отрезал ногу.

Наутро в палатке оказывается еще четверо умерших, и двое из них не были укушены. К полудню к ним добавляются еще шесть человек, среди которых — тот бредивший ночью вояка. В лагере поднимается самая настоящая паника. Спокойны лишь два человека: Серпетис, стоящий на пороге смерти, и Инетис, которая сегодня спит особенно долго и громко, завернувшись в одеяло с головой.

А я горько плачу на своей жесткой подстилке, хоть и понимаю, что мои слезы никому не нужны.

42. ВОИН

Скороход едва дышит, и, кажется, даже сам воздух вокруг него горяч и полон нетерпения. Я сижу у очага и слушаю, как сугрисы клянут, на чем свет стоит, погоду, лошадей, побережников и шмису. Их осталось четверо — трое уехали, двое лежат при смерти в палатке лекарок, и, похоже, уже сегодня умрут. Оставшиеся сбежали бы, если бы могли, но бежать уже некуда.

Скороход рассказывает о том, что видел и слышал на краю линии сражений — там, где войска Асморанты ведут упорные бои с армией побережников. Снежная буря заставила его остановиться, а затем повернуть назад. Его лошадь понесла, упала, сломала ногу — и ему пришлось оставить ее в снежной долине, наполненной воем ветра и скрежетом зубов невидимого врага. Он едва избежал встречи с отрядом побережников, ведущих зеленокожих людей перед собой — и клялся, что зеленокожие сидели на цепи, как преданные собаки.

До Шина он не добрался.

— Они идут сюда, — говорит скороход, выпивая поданную ему кружку с теплым супом одним глотком. Берет ложку и начинает зачерпывать со дна фуфр и суповину. Он проголодался и устал, но он не выполнил приказ, и это его гнетет. — Я прошел мимо одной деревни в нескольких мересах отсюда. Она пуста. Жители ушли. Не знаю, как с другими. Их некому останавливать.

— Если они идут сюда, нам нужно уйти в лес, — говорит один из сугрисов, и словно в ответ на его слова полог откидывается, и в палатку входит Инетис. Окидывает меня взглядом, в котором сквозит полнейшее безразличие и поворачивается к сугрисам, поддерживая рукой тяжелый живот.

Заметив ее, сугрисы замолкают.

За сегодня я узнал много нового о правительнице Асморанты. Я услышал от напуганных воинов, что Инетис появилась вместе со своим сыном словно ниоткуда в пяти шагах от лагеря. Что появившаяся вместе Унна держала меня за руку и плакала — а ведь мгновение назад снежное поле было пустым на мерес вокруг. Что странная женщина, не похожая на женщин Асморанты, прибыла вместе с правительницей — и что она не говорит по-нашему, но понимает все до единого слова и кожа ее холодна как лед. Что, войдя в палатку сугрисов в первый день, правительница осветила ее золотистым светом, льющимся из ее глаз.

Инетис не говорила о магии, но все видели ее в ней. Люди шептались о том, что син-фира уже навлекла на страну несчастья. Что она принесет войску, к которому решила присоединиться? Почему она целыми днями спит, пока ее беспризорный сын разгуливает по лагерю и смотрит на раны, смерти и кровь?

Правитель наверняка будет недоволен, решили сугрисы, и отправили скорохода в Шин. Он не смог отъехать на мерес от лагеря из-за снежной бури, и ему пришлось вернуться назад. Та же участь постигла второго, который вдобавок едва не попал на корм волкам, вышедшим из леса на запах крови.

Этот скороход был уже третьим, и он тоже нес весть о том, что правительница Асморанты находится не там, где ей положено быть… и он тоже не смог уехать далеко. Сугрисы все еще считали, что это совпадение. Но почему тогда уже третий вернулся, не пройдя и половины пути?

— Сегодня мы уйдем в Шин, — говорит Инетис. — Если у вас есть какие-то вести, вы сможете передать их через нас. Мы можем забрать с собой здоровых. Остальным уже ничем не помочь.

Сугрисы переглядываются и молчат. Инетис явилась сюда незваной и уйдет незваной, а вместе с ней — ее брат, сын, целительница — шембученка и та странная женщина с темной кожей и мокрыми волосами.

Но она хочет забрать здоровых людей. Я смотрю на нее, но она уставилась вперед и говорит так, словно передает чьи-то слова.

— Пусть они придут к нашей палатке. Мои целители, — она наверняка имеет в виду Цилиолиса и Унну, — осмотрят их. Мы заберем и лекарей, если они захотят. Всех, кто захочет — но только здоровых. Расскажите всем об этом.

Она, наконец, смотрит на меня, но ничего не говорит, и мне тоже нечего ей сказать. Она знает от Унны о том, что мне уже не помочь. И не предлагает выхода.

— Я разрешаю тебе забрать всех тех, кто захочет, — говорю я, и Инетис кивает, словно услышала то, что хотела.

Сугрисы начинают роптать, но я останавливаю их жестом.

— Я разрешаю, — повторяю я. — Наша правительница — единственная, кто обладает силой помочь нам. Мы должны дать людям возможность уйти. Мы здесь отрезаны от остального войска, и нам вряд ли уже справиться самим.

— Но как? — начинает один.

— Давать одним людям надежду… и лишать ее других… — поддерживает другой.

— Я не могу спасти тех, кто уже умер, — говорит Инетис, оглядываясь вокруг. — Зараза проникла в вашу кровь через раны. Те, кто не ранен, еще могут спастись. Я хочу дать им возможность вернуться в войско в составе отряда, который будет защищать Шин. Скоро враг доберется туда. Асморанте понадобится каждый, кто может держать оружие.

Я на мгновение позволяю себе поддаться страху — снова, как в тот первый день войны, которая для меня уже закончена — и подумать о прыти, с которой войска врага продвигаются на север. Всего семь дней — и побережники уже рядом с Шином. Как скоро они доберутся до Асморы? Через чевьский круг, если к тому времени войско не вымрет от принесенного зелеными людьми мора?

Энефрет обещала спасение через два Цветения после рождения ребенка… но прошло всего семь дней, а мы уже почти сдали врагу одну из семи земель от неба до моря и до гор.

— Объявите людям, — говорю я Рыбнадеку, который слушает нас, открыв рот. — Пусть все знают.

Сугрисы не смеют мне перечить, но и не поднимаются с места, когда Инетис уходит так же неожиданно, как и пришла.

Они все получили в том бою раны. Им придется остаться.

Я останусь с ними.

Унна не приходила утром и не помогала лекаркам, но я знаю, что она провела в палатке всю ночь, присматривая за теми, кому Цилиолис и Глея сделали отсечение. Один из них умер к концу ночи, а к полудню я узнал, что из другой палатки вынесли еще шесть бездыханных тел. Нас осталось около десятка в этой палатке, и от стонов и жалоб мне стало так тоскливо, так что я попросил Глею сделать мне повязку и выбрался к сугрисам.

Я думал, что рана будет болеть, что начнется лихорадка, но разум мой ясен и тело не бросает в жар. Вот только пальцы не слушаются и никак не хотят сжиматься вокруг древка друса или рукоятки меча.

Если на нас нападет враг, мне придется или держать оружие левой рукой, или умереть беззащитным. Но, скорее всего, смерть придет за мной раньше. В пустом лагере мы умрем один за другим уже совсем скоро. Я слышу голоса — к палатке Инетис спешат здоровые. Они хотят убраться отсюда поскорее, чтобы не видеть смертей и не чувствовать смрад, исходящий от тлеющих на огне тел. Скоро этот костер потухнет, а разводить новый уже незачем. Кто положит в огонь последнее мертвое тело? Да и кого теперь спасет сожжение?