Избранное - Петер Вереш
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Короче говоря, открытый Келлером источник существования иссяк, настала пора думать о том, как жить дальше. Да и Ибойка стала уже взрослой девицей, ей нужно прилично одеваться, а она как-то сразу выросла из платьев, которые носила подростком. К тому же короткие юбки как раз вышли из моды, и со старыми нарядами ничего нельзя было поделать. Длинную юбку еще можно сделать короткой, а широкую — узкой, но короткую и узкую, как ни ворожи, не превратишь в длинную и широкую ни вставками, ни надставками — ведь нужной ткани нигде уже не сыщешь. Текстильные фабрики и раньше-то к каждому сезону выпускали новые образцы, а теперь не работали вовсе — пока из Советского Союза не прибыли первые кипы хлопка.
Стать киноактрисой Ибойка пока что не может (а у нее были такие мечты), хотя ее густые золотистые волосы и похожи на локоны кинозвезд. Ни к чему и ее стройная фигура и хорошенькое кукольное личико, ведь киностудии еще не работают. К тому же там еще и талант требуется. А между тем надо ведь думать о еде. И сегодня, и завтра, и послезавтра, — есть, по крайней мере, три раза в день, хотя ей хотелось бы почаще — четыре, а то и пять раз. Что поделаешь, если у нее такой великолепный аппетит? Хотя с виду Ибойка и кажется феей, по крайней мере, когда причешется и приоденется, но похожа она совсем не на тех фей, которые питаются каплями росы. Впрочем, здесь, в этом царстве развалин, теперь и росы-то нет: все деревья или срезаны снарядами, или срублены на дрова замерзавшими зимой солдатами или сменившими их новыми жителями, вроде Келлеров. К тому же Ибойка, как все избалованные девушки, не любит подыматься в такую рань, когда выпадает роса — в эти часы так сладко нежиться в постели, — если, конечно, в комнату сквозь дыры в потолке не захлестывает дождь. Его шум докучает даже во сне, а проснувшись поутру, человек мигом вспоминает о своей горькой доле, о том, что у него над головой нет даже порядочной крыши.
Но шутки в сторону — так говорит и усталый как собака отец, притащившись с пустыми карманами с толкучки на площади Телеки. Ибойке нужно искать службу или работу. Конечно, лучше службу, чем работу. «Я служу» — звучит все-таки благороднее. А поскольку в то время на службу можно было поступить только через одну из политических партий, Келлеры всем семейством, так сказать, оптом, вступили в социал-демократическую. Эта партия в погоне за новыми членами (чем больше, тем лучше!) принимала без разбору всех, кто не нужен был другим партиям или сам не смел просить о приеме. По правде сказать, господин Келлер питал отвращение ко всякой политике, и единственной партией, способной как-то его вдохновить, была бы партия, выдвинувшая лозунг: «За увеличение «ночной пошлины» привратникам», если бы только она существовала. Но теперь и он смекнул, что мир уже не тот, каким был прежде. А впрочем, и правильно — черт бы побрал этих капиталистов! Проклятые кровопийцы, ведь они и его, Келлера, выкинули из такой уютной и гостеприимной привратницкой доходного дома в центре города!
Разумеется, вся его нынешняя политическая активность ограничивалась желанием попасть на правах «специалиста со стажем» привратником, а то и управляющим в какой-нибудь солидный, большой доходный дом, который уже восстановлен и отремонтирован, а потому не доставит особых хлопот — ведь нынче и дворником не очень-то покомандуешь! — и, разумеется, чтобы в доме было побольше жильцов. Но, увы, такого места найти пока не удавалось, потому что жилых домов было мало и должность привратника стала крайне дефицитной. А тут еще эти коммунисты — они захватывают все лучшие места, на это жалуется и сама социал-демократическая партия. Итак, зарабатывать на жизнь приходилось Ибойке, другого выхода не было. Правда, мать нанялась было в две семьи помогать по хозяйству, но они жили в Пеште, так далеко, что у нее не выдерживали ноги.
Ради устройства на работу Ибойке Келлер пришлось даже записаться в «гвардию восстановления», носившую форменные плоские фуражки с козырьком (фуражка была ей очень к лицу). Вот каким образом, через социал-демократическую партию, Ибойка стала продавщицей небольшого магазина потребительской кооперации в предместье Кёбаня. Ходить ей нужно было далеко, но в их районе на нашлось свободных мест, да и магазинов здесь было еще очень мало.
Ибойка тоже совсем не думала о политике; не занимала ее и политика социал-демократической партии. Она была из тех людей, которые даже не знают фамилии своего премьер-министра, да и не очень-то стремятся узнать. Ибойку интересовала лишь ее собственная жизнь, ее собственное будущее, ее собственное счастье.
А в понятие этого счастья входило, конечно, немало разных вещей. Например, только что вошедшие в моду нейлоновые чулки, нейлоновый плащ, туфли из змеиной кожи, слоеные пирожки с кремом, сливочный торт, а сверх того — красивый, «элегантный», хорошо обеспеченный жених, чтобы, выйдя за него, она могла не работать, а только ходила бы за покупками — ведь она станет хозяйкой квартиры из трех комнат и будет щеголять в очаровательном халатике. О том, что такому мирку может прийти конец, Ибойка и не думала: она видела, что в городе «полно» состоятельных молодых людей, разъезжающих на автомобилях и мотоциклах и имевших либо собственное новое «дело», либо «пост» в новом учреждении.
Но, чтобы не оставалось никаких тайн, мы должны еще рассказать, как досталось Ибойке такое удивительно красивое имя[26].
Родители ее, перебравшиеся в столицу из маленького провинциального городка Тата, были люди очень бедные, ни крестьяне, ни ремесленники, из тех, для которых не только трамвайный кондуктор и министерский рассыльный, но даже привратник — барин. В привратницкой большого доходного дома они очень скоро впитали всю ту «цивилизацию», которая просачивалась сюда с будапештских улиц — разумеется, не без влияния занесенной из Нью-Йорка и Парижа буржуазной моды.
К тому времени, когда родилась Ибойка, — после первой мировой войны, — не только господа аристократы, но и подражавшие им буржуа, а за ними и городская мелкота отказались от прежних, слишком «обыкновенных» (как раз тогда приобрело это старинное слово новый, пренебрежительный оттенок), простонародных женских имен, вроде Эржебет, Борбала, Юлианна, Жужанна, — ведь так звали их горничных и кухарок, наводнивших Будапешт после войны. Всякие романтические Эльвиры и Мальвины уже вышли из моды, и дочерей стали наделять такими именами, как Ибойя, Виола или Баба, Цица, Боци и тому подобное[27].
Таким-то
