Избранное - Петер Вереш
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мало-помалу Йожи усвоил привычку покупать себе каждый день свежий хлеб, а к чаю или кофе — свежие булочки и рожки. С детства он считал, что свежий хлеб хорош тем, что он свежий, а черствый тем, что он черствый: у него свой вкус, но вкус отменный. Свежевыпеченный деревенский хлеб по-особенному душист, в нем чувствуется тонкий аромат пшеницы и дрожжей; хороша его хрусткая корочка — она лучше всякого пирожного. В черством же хлебе предпочитают мякоть — теперь уж это не рыхлая масса, дрожжи делают ее рассыпчатой и придают на диво приятный вкус.
Но в Пеште черствый хлеб совсем не тот. Если свежий хлеб, вернее, примешанный к нему картофель, и здесь бывает душистым, а иногда неплох и на вкус, то черствый совсем безвкусен, и жуешь его, словно опилки. Разумеется, это знают только те, для кого хлеб есть хлеб насущный. Вскоре Йожи на собственном опыте убедился, что совсем не так уж глупы городские старожилы, которые каждое утро заглядывают в булочную.
Вдобавок, к этому времени он уже познал ту умственную усталость, которая овладевает человеком после длительных совещаний и собраний и не поддается врачеванию ни салом, ни колбасой. Тут уж не помогут ни пиво, ни вино: усталые нервы и ноющий желудок требуют другого, подкрепляющего напитка — кофе или чая.
Так Йожи оставил привычку запасаться провизией на несколько дней или на целую неделю вперед и стал изо дня в день наведываться к прилавку кооператива — к тому самому прилавку, за которым работала Ибойка Келлер.
Он видел ее каждый день и не мог не отметить, как опрятно, как аккуратно и чистенько одевается эта красивая, стройная девушка-продавщица. И Йожи сам не заметил, как начал заходить в магазин ежедневно уже только затем, чтобы взглянуть на Ибойку. Он был не прочь заглядывать туда и дважды, но утром, когда торопишься на работу, магазин всегда битком набит, а Йожи ничего не любит делать наспех. Теперь он стал покупать провизию небольшими порциями еще и потому, чтобы иметь случай и повод лишний раз и подольше поглядеть на Ибойку.
Время шло, и неожиданно для себя самого Йожи попал во власть того странного лихорадочного состояния, которое зовется любовью. Всякий раз при виде Ибойки он испытывал какое-то смущение, его охватывало желанное, но вместе с тем и мучительное волнение.
Тут не было ничего удивительного: Ибойка и в самом деле была хороша, а за прилавком даже красивее, чем на улице. Здесь с ее лица не сходило выражение такого «величия», какого Йожи еще, пожалуй, не видывал на женских лицах, — впрочем, в бытность кузнечным подмастерьем ему очень мало доводилось их «изучать». Быть может, это была только самоуверенность красоты, ибо женщина, знающая, что она красива, невольно начинает смотреть сверху вниз на некрасивых, то есть на всех остальных, — ведь красавиц на свете так немного, особенно если смотреть на мир их же глазами. К выражению величия примешивался легкий оттенок скуки, той скуки, что нередко написана на лицах продавцов и продавщиц, для которых их занятие — не более чем вынужденный труд, к тому же зачастую нудный. Ведь тем, кого не манит выручка или кто не гонится за прибылью, как частные торговцы, покупатель порой бывает скучен, очень скучен, и эту скуку они прячут под маской необъяснимого высокомерия либо тонкой изысканности. Видные, красивые, здоровые и хорошо сложенные девицы, все помыслы которых сосредоточены на собственном теле и на том, как бы его получше показать: «Вот, мол, я, смотрите, такого лица, фигуры, таких рук и глаз, как у меня, вы нигде не увидите!» — охотнее избирают скучающее величие (ведь красавицам и это к лицу), а более скромные, женственные и мягкие по натуре — томную изысканность.
Поэтому не удивительно, а скорее естественно, что Ибойка избрала для себя первое. Но даже высокомерие к ней шло — красоткам с красивыми глазами, плечами и всем прочим, пожалуй, все идет. Нужно обладать большим умом и культурой, чтобы, годами работая продавцом, уберечь себя от этой манеры держаться; ведь ни перед попом, ни перед судом люди не обнаруживают так ярко свою подлинную натуру, как перед магазинным прилавком. Тут в них пробуждается и жадный, любопытный ребенок, пожирающий глазами хорошее и вкусное, и расчетливый, скупой мещанин, который сдерживает перед продавцом свои вожделения, и сноб, который любит порисоваться тем, что он-де привык покупать лишь «изысканное», а потому нечего предлагать ему «всякую дрянь».
Понятно, что красивой и пышущей здоровьем Ибойке, которая почти не знала, что такое ходить по магазинам, так как ассортимент их кооператива был довольно обширен (здесь было все, даже готовое платье), скоро наскучили покупатели (смешные ничтожества!), наскучила необходимость быть с ними вежливой. Иному покупателю она готова была швырнуть в лицо товар, который он просил показать, а потом воротил нос. Наскучила ей и мелкая ложь, к которой порой и сейчас еще прибегают продавцы, чтобы пустить пыль в глаза покупателю (дело тут не в моральных соображениях, таковых у нее не имелось, а просто в лени, душевной апатии). Потому-то и появилось на ее лице то особенное выражение, так восхищавшее Йожи Майороша, что он не мог им налюбоваться, тем более что ему, рабочему человеку, всегда была противна притворно-любезная улыбка деревенских торгашей, разносчиков и ярмарочных купчиков, с которыми ему порой приходилось иметь дело. Правда, Йожи и не подозревал, что продавец улыбается вовсе не постылому покупателю, а своей удаче и прибыли. Да он и не раздумывал над этим, а просто инстинктивно держался общего в народе убеждения, что каждый торговец — плут и обманщик, а если так, то и улыбка у него фальшивая.
У Ибойки улыбка — редкая птица, не всякому удается ее поймать, а торгашеского подобострастия и в помине нет, но когда она вдруг
