Избранное - Петер Вереш
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Теперь же, на заводе, он мог испытать свои силы по-настоящему. Уже при самом обычном желании выполнить норму Йожи всякий раз ее перевыполнял. Он держался того мнения, что в работе лучше иметь небольшой задел — ведь всегда может стрястись что-нибудь непредвиденное: сломается инструмент или сорвется резьба на болте, а не то ключ заест, да и цех может подвести — вдруг лопнет трансмиссия, застопорится станок или при сборке обнаружится бракованная деталь, ее нужно заменять, спорить, а время не ждет; или созовут летучку, надо бежать — работа опять-таки стоит. Потому лучше иметь некоторый запасец, тогда можно быть спокойным, что к концу смены не придется краснеть за то, что сегодня мало сделал, или сетовать на маленький заработок.
Ведь тому, кто привык к концу каждой смены перевыполнять норму, а в дни получки уносить в своем конверте немного больше, чем другие, было бы очень неприятно получить — пусть даже на несколько форинтов — меньше обычного, а тем более поймать недоуменные взгляды товарищей: что это с тобой, Йожи?
Не безразлично и то, стоит ли на доске Почета его имя. До тех пор пока его там нет, человеку в голову не придет, что его держат на особом счету. Но попади он хоть раз на эту доску, удержаться на ней — дело чести.
Вот так Йожи Майорош и стал одним из лучших рабочих завода, сперва ударником, потом и стахановцем.
2
Отец Ибойки Келлер был привратником, или, вернее, «консьержем» (неизвестно почему, но слово «привратник» вдруг сделалось постыдным), в большом доходном доме на улице Сентиштван-Керут. Он попал туда после окончания первой мировой войны по протекции некоего армейского офицера, у которого несколько лет прослужил денщиком. В то время домовладельцам «неопределенного вероисповедания» не рекомендовалось особенно противиться желаниям хортистских офицеров.
Место консьержа в доме, населенном сплошь господами чиновниками или коммерсантами, в те худосочные времена давало возможность существовать вполне безбедно. В годы инфляции и дороговизны жильцы-коммерсанты наживали очень большие деньги, частенько являлись домой под утро и не скупились на лишний грош, не дожидались, покуда открывший им дверь привратник принесет сдачу. Когда же в тридцатых годах разразился мировой экономический кризис и реальная стоимость твердых окладов господ чиновников подскочила в два, а то и в три раза, пришла их очередь возвращаться за полночь. Даже на сократившуюся к этому времени «ночную пошлину» консьержу жилось сносно — на рынке все было дешево, не только то, что похуже, но и хороший товар.
Зима 1944/45 года была для господина Келлера (ведь он тоже почитался «господином»), как и для всех привратников, периодом тяжких испытаний. Правда, в это суровое время немецкой оккупации, антиеврейских законов, а затем террора нилашистов и осады города, господин консьерж оказался настоящим дипломатом — ничуть не менее изворотливым, чем древние вожди и князьки малоазиатских племен, зажатых в тиски между Египтом и Ассирийской империей. (Да и как же иначе, если в конце их улицы, под номером два, находился снискавший кровавую известность дом нилашистской охранки!) И все-таки Келлеру не везло. А ведь он старался страховать себя со всех сторон и всякий раз тщательно обдумывал, кого выдать, чтобы завоевать доверие нилашистов, а кого укрыть, чтобы иметь кое-какие заслуги и перед другой стороной. Одним он шептал на ухо: «Ничего, все еще переменится», а другим льстил и подхалимничал в открытую, причем слова утешения нашептывал любому, кто оказывался в беде, и лебезил перед любой властью без разбора. Такова извечная политика холопов и трусов, но и она не помогла: хозяин дома, вернувшись в Будапешт весной 1945 года (его тоже прятал какой-то офицер-фашист по тому же принципу «взаимных услуг»), выставил господина Келлера вой. Он заявил, что не желает слушать его россказни — он, мол, глядит ему прямо в душу и видит там скрещенные стрелы[25], да и вообще пустил его к себе в дом в 1921 году, только боясь террора белого офицерства.
Пришлось Келлерам убираться подобру-поздорову. Они нашли себе пристанище лишь в разрушенном дотла Ладьманьошском предместье Буды, в одной из покинутых, сильно пострадавших вилл. Заняв дом, они устроились там кое-как, заткнув на скорую руку пробоины листами жести и картона, чтобы спастись от дождя.
Для семейства Келлера наступили трудные дни, но, когда началась лихорадка восстановления, господь бог и их «не оставил своею милостию». Господин Келлер, ободренный примером других, занялся коммерческими делишками: рыская по развалинам, он вытаскивал из пустых вилл одежду, ковры, мебель, затем пошел в ход годный для строительства материал — двери, жалюзи, оконные рамы, ванны, умывальники, канализационные трубы, а потом доски, рейки, бревна, изразцы; все это он реализовывал на толкучке — попросту говоря, торговал ворованным, что позволяло им жить вполне терпимо. Он не задумывался над проблемами морали: хотя слово «мораль» было Келлеру знакомо, смысл его оставался ему неясным. Он поступал, как поступает большинство людей с холопской душой, когда колеблются или рушатся устои закона. В такое время никто из них не считает преступлением запустить руку в чужое добро — ведь «все так делают».
Разумеется, этому пришел конец, и довольно скоро. Во-первых, такой источник существования не остался тайной и для других, а во-вторых, слишком много стало «эскимосов» (уж очень подходило это слово к людям, ютившимся в хижинах и землянках), да и кладезь сокровищ в виде покинутых вилл тоже стал иссякать: в эти виллы из провинции и с Запада начали возвращаться их настоящие хозяева, которых с каждым днем появлялось все больше. Кроме того, в разрушенные районы города усилился приток горожан, которые во время хозяйничанья нилашистов позанимали богатые квартиры репрессированных, а теперь оттуда изгонялись и потому были готовы на все. Они доказывали, что тот или иной разрушенный дом принадлежит им или таким-то их родственникам, которые там-то и там-то погибли, еще до отъезда поручив им наблюдение за своим домом, или что они сами когда-то проживали здесь — словом, под тем или иным предлогом большая часть руин в скором времени оказалась заселенной. Иной раз и в самом доле на то имелись законные основания, чаще всего никаких, кроме отчаянной смелости бездомных людей. Но кому было тогда до этого дело? В этом взбудораженном мире принцип первенства стал весьма серьезным источником права и порой одерживал верх над более солидным правом, даже таким, как
