Прелюдия: Империя - Юрий Ижевчанин

В этом мире способ борьбы с эпидемиями резко различался, если болезнь была не опасна для потомства (в первую очередь) и не очень смертоносна, и если болезнь не удовлетворяла этим критериям безвредности. В первом случае карантин, конечно, был. Больных лечили и, в общем, обходились с ними близко к тому, как в нашем мире. Во втором все было организовано намного более безжалостно и жестко, зато крайне эффективно.

Если начиналась эпидемия вредоносной болезни, устанавливался жесточайший карантин, а больных просто уничтожали на месте, за исключением тех, кого необходимо было постараться всеми силами сохранить, либо для кого семья оплачивала строгую изоляцию и лечение. Если семья пыталась скрыть больного, уничтожалась вся семья. Дурная венерическая болезнь, от которой покончил с собой Эстайор, признавалась вредоносной и эпидемической. Вредоносность была связана с ее побочными последствиями для потомства (видимо, это было что-то типа земного сифилиса). Правда, карантин в этом случае был менее строгим, и больных перед уничтожением расспрашивали, с кем они имели сношения, поскольку простой контакт с ними считался безвредным. Но даже тех, кого лечили, лишали возможности иметь детей.

Эту болезнь успели занести в Линью, и началась чистка в публичных домах, в тавернах, среди портовых шлюх, да и светских людей все это затронуло серьезно. Сам Суктраккит покончил с собой, ухитрившись по пьянке подхватить болезнь.

Такие события в городе вызвали сильное брожение в народе. Как всегда бывает в подобных случаях, валили и на больную голову, и на здоровую. Наместник-консул не осмеливался выходить из дома без сильной охраны. Словом, народ был подготовлен к смене власти.

В этой обстановке инициаторы переворота, среди которых был член Совета Трех и Совета Семи, склонили эти тайные советы к тому, чтобы объявить консула низложенным. Было проведено тайное заседание Сената, которое приняло то же решение. А затем принца впустили в город через потайную дверь, под прикрытием организованного им штурма одних из ворот. Консул-наместник был объявлен низложенным (специально для этого собрали народное собрание). Даже гарнизон его не поддержал, и флот перешел на сторону восставших. Когда консул попытался заявлять, что он не признает решения Сената и Народа, старейший из сенаторов поднялся на трибуну и задал три вопроса.

— Налагает ли кто-то из преторов вето на решение народа?

— Налагает ли кто-то из трибунов вето?

— Налагает ли кто-то свое жизненное вето?

— Ну что же, вето нет. Бывший консул, отдавай знаки отличия, иначе у тебя их отберут насильно и ликторы выгонят тебя из города палками.

После этого королевский наместник бесславно удалился.

Через неделю после взятия Линьи, когда эпидемия была официально объявлена законченной, состоялись выборы нового консула. Вначале народ выбрал открытым голосованием двенадцать выборщиков. Затем из них по жребию отобрали восемь. Эти восемь удалились в зал совещания и выбрали двенадцать новых выборщиков. Из них по жребию отобрали семь. Этих семь заперли в малом зале совещания, выдав каждому из них по хлебу, кувшину вина и кувшину воды. Они не имели права выходить, пока не придут к единогласному решению о кандидатуре консула. Приев хлеб и выпив вино, они рекомендовали консулом принца Крангора. Народ утвердил их решение. После этого выборщики образовали Совет Семи, следящий за консулом, чтобы тот не скатился в деспотию, и выбрали десять кандидатов, из которых тайным жребием был отобран Совет Трех, высший наблюдательный орган республики. Далее Сенат и Народ по рекомендации Малого Сената, Совета Семи и Совета Трех (от лица которого выступал секретарь, чтобы не рассекречивать его членов), приняли решение предоставить консульские полномочия принцу Крангору пожизненно, но лишив его права рекомендации преемника.

После торжественного вступления в должность нового консула состоялся большой государственный пир. По обычаю, на этом пиру танцевали только знатные особы, и он имел значение еще и ярмарки невест, одного из тех редких мест, где можно было невесте и жениху объявить о своем будущем браке по своему выбору, а не по выбору их семей.

Первый танец был для девушек из знатных семей. Ради этого танца одевались необычно для себя и крайне легкомысленно по обычным понятиям. Юбочка из отдельных полосок разноцветных тканей, широкий пояс, венок из цветов на груди, сандалии. Принц сразу заметил Ариньиссу, которая не сводила с него глаз. И вот наступил финал танца. Девушки шли танцевальным шагом мимо шеренги неженатых мужчин. Это был момент, когда жених мог выбрать невесту, а она согласиться на его предложение.

Было два способа выбора. Обычный, когда жених выводил невесту из шеренги, целовал ее, и если она отдавала ему поцелуй, то помолвка считалась совершенной. Если же она не отвечал ему поцелуем, а возвращалась в шеренгу, позора не было ни для одной стороны. Порою некоторые женихи на таком балу делали по три попытки привлечь невесту, а уж несколько попыток на одну девушку было обычным явлением. Торжественный и обязывающий, когда жених снимал с груди девушки венок из цветов и отдавал ей с поцелуем. Если она в ответ надевала его как венец ему на голову и целовала его, то обе стороны считались обязавшимися вступить не просто в брак, а в одну из высших форм брака. Но второй попытки здесь быть не могло. Отказ девушки позорил жениха, да и девушку до некоторой степени тоже.

Никто не удивился, когда принц выбрал Ариньиссу-Адель. Не были удивлены и тогда, когда он снял с нее венок. Но мать и отец девушки заволновались. В принципе этот механизм выбора был еще и механизмом легальной любовной связи. Обычная помолвка частенько и легко расторгалась. Девушка выходила замуж за того, кого указывала семья, побыв некоторое время возлюбленной своего жениха. А взявший венок произносил одну из двух фраз: "Я отдаю тебе свою любовь", приглашая девушку в возлюбленные и обещая ей безусловную верность на три года, либо "Я отдаю тебе свою жизнь", предлагая брак, причем весьма трудно расторжимый. Первая фраза часто бывала преддверием вступления в менее обязывающий брак, тем более что на три года семья теряла власть над девушкой и она немедленно переезжала в дом возлюбленного. Более того, если любовники продолжали связь еще хотя бы день после трех лет или же за это время у них рождался ребенок, то они автоматически считались законными мужем и женой (правда, по низшему из разрядов брака: брак-использование). Но тот, кто предлагал девушке стать возлюбленной, брал на себя весь позор возможного отказа. Даже первый вариант устроил бы сейчас семейство Иситовар (они были уверены, что принцу их дочь не откажет), но очень хотелось второго.