Скрещение судеб - Мария Белкина

22-го в дневнике Мура есть запись: решено, что Марина Ивановна одна, без вещей, едет в Чистополь, чтобы самой на месте все узнать.

24-го в дневнике Мура: в два часа дня Марина Ивановна уехала на пароходе в Чистополь. Уехала туда и Струцовская, работница Литфонда, которая «настраивала» Марину Ивановну на Чистополь, уехала этим же пароходом и Сикорская, ее вызывал муж в Москву.

И еще Мур пишет о Марине Ивановне: «Настроение у нее отвратительное, самое пессимистическое…»

26-го в дневнике Мура: ночью получил телеграмму из Чистополя: «Ищу комнату. Скоро приеду. Целую».

28-го Марина Ивановна вернулась в Елабугу.

Это, было собственно говоря, все, что известно о первом, так сказать, дочистопольском периоде ее пребывания в Елабуге. К этому можно добавить еще, что хозяйством Марина Ивановна не занималась, обеда не готовила, ели, видно, что попало, просила хозяйку зажарить рыбу, хозяин рыбачил, может, заходили в общественную столовку, где вряд ли чем кормили, кроме постных щей, пшенки да узвара из сухих яблок. Марина Ивановна была неприхотлива в еде, но Мура надо было кормить хотя бы сносно. Базар был ей не по карману. Она хотела продать столовое серебро, спрашивала хозяйку, не найдется ли покупатель, но эвакуированным в Елабуге было не до столового серебра, а местным жителям и подавно.

Днем, по словам хозяйки, Марины Ивановны дома не бывало, она уходила. Может быть, искала работу, может быть, ходила, приглядывалась, присматривалась, а может, и не приглядывалась, не присматривалась, а просто бродила в отчаянии, ничего не видя, ничего не замечая, понимая, что загнана в тупик, что в этой дыре ее погибель — делать ей здесь совершенно нечего и заработать нечем! И Муру здесь плохо, и нет для него никаких перспектив. И Мур, должно быть, не умея себя сдерживать, не упуская случая подчеркнуть свою правоту — ведь убеждал же он ее не уезжать из Москвы!

И опять был этот «отвычный деревянный пейзаж, отсутствие камня: устоя…», опять этот ненавистный деревенский быт, опять за дощатой перегородкой бубнение хозяев, опять надо думать о прожорливых зимних печах, на которые не напасешься дров, опять керосинка, колодец. И на зиму надо запасать картошку, овощи — иначе пропадешь! Марина Ивановна знала это по Голицыно, а тут и хозяйка, наверное, еще поучала, приобщая к елабужской жизни эту странную эвакуированную, которая, сидя на лавочке, дымила самосадом (папиросами Марина Ивановна, конечно, не запаслась!). А мимо по дороге, поднимая пыль, проходили красноармейцы, а вечером по той же дороге, поднимая пыль, возвращалось с пастбища стадо.

И ни одной близкой души, никого… А когда встанет река, так и вовсе они с Муром будут отрезаны от всего мира в этом заваленном снегом, забытом богом городишке! И вся надежда у Марины Ивановны была на Чистополь. И она ждала телеграммы от Лейтес и не дождалась, сама отправилась в Чистополь.

Флора Лейтес, жена писателя Лейтеса, еще в июле эвакуировалась в Чистополь и потом устроилась там в детском интернате воспитательницей. А в те дни, когда Марина Ивановна плыла в Елабугу, пионерский лагерь и детский сад Литфонда, которые находились в Берсуте в летнем помещении какого-то дома отдыха, начали перевозить на зиму в Чистополь. Школьникам первого сентября надо было идти в школу, и для них-то и был организован этот интернат. Берсут находился между Чистополем и Елабугой, и добраться до него можно было только пароходом. Из дневника Мура явствует, что Лейтес села на их пароход в Чистополе и направлялась в Берсут. Это была красивая брюнетка с лицом Ревекки, очень общительная, непосредственная, молодая. Она знала наизусть массу стихов, была знакома со всеми поэтами, писателями, и с Маяковским, и с Асеевым, пользовалась большим успехом, все за ней ухаживали, включая самого Фадеева. Знала она и стихи Цветаевой и любила их. И конечно же, услышав, что на пароходе находится Марина Ивановна, она не преминула с ней познакомиться. И там, на пароходе, конечно, зашел разговор и об Асееве, который в Чистополе, и о том, что Марине Ивановне тоже лучше было бы поселиться в Чистополе, «где все», и Флора дала ей свой адрес, и они договорились, что в случае чего Марина Ивановна ей телеграфирует.

И Марина Ивановна в первый же день своего пребывания в Елабуге, сраженная этой Елабугой, дала ей телеграмму.

Но когда теперь, спустя почти 40 лет, Флора рассказывала мне о своей встрече с Мариной Ивановной, она напрочь забыла и о той поездке своей в Берсут, и о том, что именно на пароходе она и познакомилась с Мариной Ивановной, о чем записал Мур в своей дневнике, и о телеграмме, которую она получила из Елабуги, о которой опять же пишет Мур в дневнике. Флора уверяла меня (а я тут же все записала с ее слов), что познакомилась она с Мариной Ивановной уже в самом Чистополе в вестибюле интерната.

«В вестибюле стояла какая-то женщина в коричневом костюме, в коричневом беретике, и Флора пробежала мимо, не обратив на нее никакого внимания, но кто-то сказал ей: «А ты знаешь, кто это такая стоит?» — «Кто?» — «Это Марина Цветаева». Флора так была удивлена и обрадована, что тут же бросилась к этой женщине и, схватив ее за руку, воскликнула: «Это правда, вы действительно Марина Цветаева?» Марина Ивановна, несколько оторопев, ответила: «Да, я Цветаева», — «Боже мой, как я счастлива вас видеть».

— «Я не думала, что меня здесь знают», — сказала Марина Ивановна. «Как вас могут не знать, вас все знают!» — говорила Флора и стала читать ей кусок из «Поэмы Конца», но ее остановил странный тяжелый взгляд Марины Ивановны, и, смутившись, она оборвала на полуслове. «Мне очень плохо, — сказала Марина Ивановна, — я не могу жить в Елабуге…» — «Вам надо жить в Чистополе, с нами, вам будет здесь хорошо», — говорила Флора. «Но здесь мне негде жить, здесь нельзя достать комнату», — сказала Марина Ивановна. «Вы будете жить у меня, я на работе с восьми утра до девяти вечера, прихожу только ночевать. Вам у меня будет удобно». — «Но надо, чтобы здесь разрешили жить», — сказала Марина Ивановна безнадежно. «Я пойду к Асееву, он устроит. Ведь главное — комната. Вы завтра можете зайти? Я сбегаю к нему до работы». — «Могу», — сказала Марина Ивановна и, попрощавшись, ушла.

Только потом Флора опомнилась, что она не спросила, где Марина Ивановна остановилась, есть ли ей где ночевать, и не пригласила ее к себе.

Утром до работы Флора побежала к Асееву. Оксана мыла пол и не хотела ее пускать и сердилась, что та явилась в такую рань, но Флора объяснила, что ей надо к 8 часам на работу и что из Москвы эвакуировалась Марина Цветаева. «Ну что из того, что Марина Цветаева?!» — недовольно сказала Оксана, но все же к мужу ее пустила. Флора, волнуясь, стала рассказывать Асееву о том, что Марину Ивановну эвакуировали в Елабугу и что нужно ей разрешить жить в Чистополе. «Но здесь негде жить, — сказал он, — вы сами знаете, все забито, здесь больше не прописывают». — «Комната есть, она может жить у меня, — сказала Флора, — я целый день на работе, нужно только разрешение на прописку!» Флора говорила, что Асеев обещал поставить вопрос на заседании президиума или правления Союза, которое должно было состояться в ближайшие дни.