Скрещение судеб - Мария Белкина

Была Марина Ивановна и у Асеева. На заседание совета эвакуированных, куда она обратилась за помощью и где снова решался вопрос о ее прописке, он не пришел, но прислал письмо, в котором поддержал ее.

Встретилась Марина Ивановна и с Алперс. Та рассказывала, что стояли они, несколько жен писателей, в том числе Сельвинская и Санникова[110], на улице вечером и обсуждали, как им лучше организовать на общественных началах столовую для писателей и их семейств. Быт в Чистополе был очень сложный, трудный, продукты на базаре дороги, и такая столовая могла бы облегчить жизнь писателям. А те же продукты, закупленные коллективно, могли бы обходиться несколько дешевле. Жены писателей решили по очереди готовить, подавать, убирать в столовой. Требовалось только помещение и разрешение горисполкома. В эту их затею Алперс и посвятила проходившую мимо Марину Ивановну. Та живо заинтересовалась столовой и сказала:

— А я буду судомойкой!

— Ну зачем же судомойкой? — возразила Сельвинская… — Может, мы буфет организуем, можно в буфете.

— Нет-нет, это я не сумею! Я тут же просчитаюсь…

Быть может, именно об этой мифической «литфондовской» столовой она и говорила потом Сикорской, что собирается там работать. Была Марина Ивановна у Веры Смирновой, возглавлявшей совет эвакуированных, и передала ей заявление:

«В совет Литфонда.

Прошу принять меня на работу в качестве судомойки в открывающуюся столовую Литфонда.

М. Цветаева

26-го августа 1941 г.»

Столовая, в которой зимой 1941 года будут кормиться писатели, откроется, когда Марины Ивановны давно уже не будет в живых… По воспоминаниям одного писателя — он получил пропуск в эту столовую 24 октября.

Петр Андреевич Семынин, член совета эвакуированных, занимавшийся в этом совете квартирными делами, не помнил, чтобы на том заседании, где решалась судьба Марины Ивановны, шел разговор о работе: говорилось о прописке, о разрешении жить в Чистополе. Он помнил, что выступил критик Дерман, друг Паустовского, который очень хорошо охарактеризовал Марину Ивановну и говорил о значении ее как поэта. Выступила в поддержку Марины Ивановны и Вера Смирнова. Асеев прислал хорошее письмо, и письмо это зачитали. И сам Семынин тоже выступил за Марину Ивановну. И только Тренев снова произнес погромную демагогическую речь, поминая и арестованного мужа, и дочь, и эмигрантское прошлое Цветаевой. Но собрание было на стороне Марины Ивановны, и все было решено голосованием. Положительно!

И есть еще одно очень ценное для нас свидетельство о том чистопольском дне, 26 августа, свидетельство, которое положит конец всем вымыслам, столь охотно измышляемым, — это дневник Лидии Корнеевны Чуковской.

Она шла по улице, когда к ней подбежала незнакомая девушка, по-видимому, дочь кого-то из писателей, и взволнованно сказала, что в помещении парткабинета сейчас решается судьба Цветаевой, решается вопрос о прописке ее в Чистополе, что Цветаева в отчаянии. И девушка умоляла Лидию Корнеевну бежать туда и помочь Цветаевой. Лидия Корнеевна не была ни членом совета эвакуированных, ни членом Союза писателей, она эвакуировалась как дочь Корнея Ивановича Чуковского, но она поспешила в горсовет, не понимая, чем она может помочь Марине Ивановне, с которой только недавно познакомилась.

В горсовете в коридоре стояла, прижавшись к стене, совершенно серая, еле державшаяся на ногах Марина Ивановна, стояла перед закрытой дверью, на которой было написано: «Парткабинет». За дверью слышались голоса. Пока Лидия Корнеевна успокаивала Марину Ивановну, из комнаты, где шло заседание, вышла Вера Смирнова и сказала Марине Ивановне, что ей незачем волноваться и что все в полном порядке, прописка ей обеспечена, все решено большинством голосов. Она посоветовала пойти сейчас же на улицу Бутлерова, где есть свободные комнаты, договориться с хозяйкой и снять комнату — председателю горсовета Тверяковой нужно сразу дать адрес, тогда она тут же пропишет. И еще Смирнова сказала, что на место судомойки в будущей столовой подано много заявлений, но она сделает все, что от нее зависит, чтобы место судомойки было предоставлено Марине Ивановне.

Лидию Корнеевну удивило, что Марина Ивановна вроде бы вовсе и не обрадовалась благополучному исходу дела.

«— И стоит ли искать? Все равно ничего не найду. Лучше уж я сразу отступлюсь и уеду в Елабугу.

— Да нет же! Найти здесь комнату совсем не так уж трудно.

— Все равно. Если и найду комнату, мне не дадут работы. Мне не на что будет жить.

И она даже и не хотела идти искать, но потом согласилась, но только вместе, и они пошли, и по дороге зашли к Татьяне Алексеевне Арбузовой, которая жила в Чистополе со своим больным мужем, кинодраматургом Михаилом Яковлевичем Шнейдером.

Татьяна Алексеевна рассказывала мне, что, когда вошла Марина Ивановна, она мыла пол и та сказала ей:

— Давайте я домою, я умею это делать!

Татьяна Алексеевна была рада приходу Марины Ивановны, и Марина Ивановна сразу оттаяла, отошла от забот своих, неурядиц, страхов и, попав в родную стихию, в литературную среду, заговорила о книгах, стихах… А когда Лидия Корнеевна заторопилась домой, к детям, Марина Ивановна попросила ее по дороге отправить телеграмму Муру.

И в дневнике Мура значится, что он ночью получил эту телеграмму.

Татьяна Алексеевна сразу договорилась с Мариной Ивановной, что та останется у них ночевать, а утром она сама найдет комнату поблизости от себя, она всех тут знает в округе, и Марина Ивановна согласилась и обещала прочесть «Поэму Воздуха». А Лидия Корнеевна собиралась принести последние стихи Пастернака. Но когда она пришла Марины Ивановны не было! Выяснилось, что она вдруг вспомнила, что ей необходимо кого-то повидать в общежитии писателей и ушла, пообещав обязательно вернуться. И не вернулась. Ее ждали допоздна.

А утром Лидия Корнеевна пошла узнать, что случилось и встретилась с Валерией Владимировной, тогда женой Паустовского, та как раз и шла к ней — сообщить, что Марина Ивановна решила рано утром уехать в Елабугу за сыном, привезти его и уже вместе с ним искать комнату.

Но почему Марина Ивановна не вернулась к Арбузовой? Заговорилась с теми к кому пришла. Стала читать стихи и последний раз взбиралась на свои Эвересты, и было уже поздно, темно. Или просто сил не хватило, вымоталась за день…

Три дня провела Марина Ивановна в Чистополе, 25, 26, 27. А ночей? Сколько ночей? Когда пришел пароход из Елабуги? Может, так поздно, что пришлось на пристани ждать дня. Или все же к кому-то пошла ночевать? Тогда три ночи… Две ночи, где она ночевала нам известно. Одну у Валерии Владимировны Навашиной, это сообщила Чуковская; другую у Жанны Гаузнер, у дочери Веры Инбер. С Жанной Марина Ивановна могла быть знакома и по Парижу. Жанна жила одно время в Париже, но она давно уже умерла и Инбер умерла… И узнала я об этой ночевке, когда моя книга была уже напечатана, мне сообщила Наташа Соколова, мы вместе учились в Литинституте. Она очень сожалела, что так и не встретилась с Мариной Ивановной в Чистополе, ибо лежала в то время с маленьким сыном в больнице. Ей рассказали ее мать Надежда Германовна Типот и Жанна, что уже совсем поздно вечером к ним в общежитие, где они вместе ютились, забрела Марина Ивановна, очень измученная, забегавшаяся. Она жаловалась, что у нее болят ноги. Надежда Германовна согрела воду на керосинке и Марина Ивановна, сидя на скамеечке и низко опустив голову, долго держала ноги в тазу, а Надежда Германовна подливала погорячей. Железная койка с тощим казенным матрасом, на которой спала Наташа Соколова, пустовала. Марине Ивановне предложили остаться ночевать. Та осталась.