Седой Кавказ - Канта Ибрагимов

– Мог бы подождать у трапа, – тяжело дышит Марина в кресле, – ведешь себя, как дикарь, нет чтобы попрощаться с мамой, с братом, помочь мне с пакетами, – первый смачный «щелчок». – Нет, забежал в самолет, первый сел, как будто не для тебя мама всю эту еду приго-товила.

– Ну-у, я не знал…

– Впредь знай: мужчина, а тем более супруг, должен быть с достоинством. Ты ведь не с гор спустился, а интеллигентный чело-век. По крайней мере, должен теперь к этому стремиться… Ой, убери эти сумки из-под моих ног. Как тесно!… Бедняжка! – началась ласка. – Ты аж вспотел! Дай-ка я вытру пот с твоего лица, – она салфеткой протирает его лицо. – Хочешь пирог с яблоками? А водички холод-ной?… На жвачку, чтоб уши не закладывало… Мама говорит, что те-бя как сына любит. Говорит, что ты такой деликатный, обходитель-ный. Смотри, не урони репутацию, она ценит порядочных людей, и от ее слов многое в республике зависит – ну ты, пожалуй, и сам зна-ешь… А брат просто в восторге от тебя. Ты ему так понравился. Он у нас один, и о тебе говорит, как о родном. Ты ведь будешь ему, как старший брат?

– Конечно.

– Там нас провожал один министр – ну, ты его знаешь, папина шестерка; так он говорит, что ты очень умен и перспективен… Только не зазнавайся. Помни, в карьере главное – семья. Папа передал, что после моей защиты, мы вернемся, и ты сразу же замминистра сель-ского хозяйства.

– Может, лучше для начала директором совхоза или председа-телем колхоза?

– Ну зачем так мелко?… Ой-ой, посмотри… Вон там, во втором ряду, все на нас смотрит… Это замминистра местной промышленно-сти. Ой, как он за мной бегал! Кого только к отцу и маме не засылал, но я… Ты покорил мое сердце… А вон тот, видишь? Ну чуть дальше… в очках. Это молодой профессор университета, так он на коленях мне в любви объяснялся… Да что я говорю! Ты и так знаешь! Нужны мне эти лысые засранцы, старики!… Ой, ой, сейчас мне плохо будет. Как тяжело я взлет переношу! Я ведь того… от тебя… Говорят, двойня бу-дет: два мальчика!

– Да ты что, Марина!

– Да, дорогой!… Помаши мне газеткой, что-то душно… Мне бы пакет, вдруг вырывать буду.

– Сейчас-сейчас! – Арзо вскочил, невзирая на взлет, бросился в салон к стюардессам.

Лайнер резко взмыл, стоящий на ногах Арзо, чуть не упал, с трудом удержался на ногах, держась за чье-то кресло; у него закру-жилась голова, стало плохо, он почему-то вспомнил, что обычно на взлете он крепко засыпает, а теперь… Эта печаль быстро прошла, жалкой ухмылкой просветлело лицо – ведь у него будет двойня, и надо теперь жить для детей, а о себе думать в последнюю очередь… Ему отец ничего не оставил, кроме долгов, эту ошибку он допустить не может. Теперь он семьянин, и жизнь станет иной.

Часть IIIв

«О всевышний и всемогущий Бог! Сохрани меня от горя, не-удач, убытков! Убереги меня от дурного глаза, плохих людей и злого умысла! Сохрани мое богатство и приумножь его! О всевышний и всемогущий Бог! Дай мне здоровья и спокойствия! Дай мне долгих лет жизни! О всевышний и всемогущий Бог! Благослови меня, а я – твой раб, буду верен тебе на земле, как никто другой! О Бог! Пошли мне счастья и свободы! Прости меня за прегрешения! Хвала тебе, Господи! Аминь!»

Домба Докуев закончил молитву, кряхтя встал. Теперь он пер-вым делом выпьет настой из горных лекарственных трав. Пьет он не один настой, а три-четыре: один – от потери памяти и для улучшения кровоснабжения; другой – для нормализации давления и стимуляции сердечной мышцы; третий – для хорошего пищеварения и как желче-гонное; и еще от камней, запоров и прочее. Кто-то порекомендовал Домбе одного старика-травника. Этот старичок десятилетиями про-давал на Зеленом рынке Грозного лекарственные травы. Сам же он их и собирал в горах Кавказа. Домба поговорил с травником и дал ему такие деньги, что теперь старику стоять на рынке незачем: за два года вперед уплачено за труды фитопатолога. Он теперь два раза в неделю приходит к Докуевым и собственноручно готовит свежие снадобья. И никто, кроме Домбы, их пить не смеет.

Кроме этого, лучший в республике массажист в неделю три раза делает ему общий и специальный массаж прямо на дому. В ме-сяц раз на три дня он ложится в местный санаторий для различных процедур, обследований и очищения организма от шлаков. В неделю раз – не чаще, но и не реже – в специальную квартиру Мараби дос-тавляет ему молоденьких девиц; обычно разных или чередуя, иногда, по прихоти Домбы, приглашается сразу и пара девиц, но это так, для разнообразия и дополнительной стимуляции, а вообще теперь он пе-чется о своем здоровье, строго поддерживает форму.

Шестьдесят третий год – не шутка – возраст. До сих пор он гу-лял на широкую ногу. Иногда то здесь, то там покалывало, но он от-лежится, попьет какие-то микстуры и снова в бой. Пил по жизни не-много, но регулярно, правда, никогда не курил, зато с девками бало-вался, сутками не спал, в каких-то застольях, в угарном дыму до утра в компаниях «друзей» или «нужных» людей просиживал. «По прихо-ду» мог сесть в машину или в самолет и умчать хоть куда, пока день-ги в кармане не кончатся. А десять тысяч истратить нелегко, если ки-лограмм хлеба всего шестнадцать копеек стоит, лучшая бутылка вод-ки – четыре рубля двенадцать копеек, за сто рублей и духи в придачу самая красивая девушка хоть на неделю влюбится, тем паче с круи-зом по кавказским курортам или в Москву с Ленинградом, а о Юрма-ле и Каунасе и говорить не надо: все дешево, все доступно… И тут бах – удар! Да какой! Да где! Прямо по дороге, в машине, под Наль-чиком. Домой после трех дней гуляний возвращался. И, слава Богу, рядом верный нукер оказался: не растерялся Мараби – расторопно действовал.

У ближайшего поста нанял гаишника за сто рублей и с мигал-кой до больницы довез. Врачи говорили – еще бы десять минут – и паралич, а может, и вовсе хана. Три недели пролежал Домба в Наль-чике. И надо же – ни один из его детей носа не показал, только Алпа-ту сутками сидела возле него, глаз не смыкала, да Мараби жил где-то рядом в гостинице, каждый день наведывался.

Еще с месяц полупарализованный Домба пролежал в Грозном. Врачи сомневались, говорили, может, выползет, может – нет, а Доку-ев-старший всем назло не только выполз – забегал как и прежде; вот только слух на одно ухо да глаз с той же правой стороны не важны, а так – все на месте. Чуточку оклемался и на работу. Но теперь Домба не тот работяга; в аккурат с восьми утра до семнадцати сидит; каж-дую бутылку и копейку с нее считает, все бережет, скряжничает, а об авральном способе жить – и слов нет. Со всеми пагубными делами покончено: никаких «друзей», пьянок, застолий, обильной еды. Все по рекомендациям врачей и знахарей. И вроде все хорошо, прямо из могилы, ну если не из могилы, то из вечной постели выполз, и теперь живи – не тужи; деньги есть, дом есть, работа есть, дети обеспечены – так нет – все не так просто.

Выправился Домба, даже румянец появился, и решил проверить свой капиталец. Припрятано у него деньжат и золотишка на черный день. Точно, где спрятано, никто не знает, только жена примерно в курсе, где что лежит, но она до этого не доберется – надо кое-что тя-желое убрать, поднять, подвинуть. Короче, окреп Домба и полез к одним кладам, что в подвале, а они пусты, ну ничего нет. Чуть было вновь удар не хватил, однако он взял себя в руки, лекарства принял, стал аутотренингом успокаиваться, вызвал массажиста, потом вне графика Мараби побеспокоил, словом, стресс сбил. И не потому что простил, просто держал-то он все свои «яйца не в одной корзине», да к тому же сообразил, что своровали свои дети: никто другой в доме не бывал. Когда он лежал в Нальчике, и Алпату с ним была, четверо детей поочередно стерегли дом. А дом и весь надел под двумя сигна-лизациями, и два пса – кавказские овчарки, на ночь с цепи спускают-ся.

Однако Домба и самому себе не верит, поэтому под подозрени-ем все, и он начинает свое расследование.

Первая о пропаже осведомлена Алпату, и по ее реакции он ви-дит, что она ни при чем и очень взволнована. Тем не менее Домба ее со счетов не сбрасывает, так как она – потенциальный завистник.

С возрастом Алпату изменилась, былого гонора и спеси не ос-талось. Жизнь во многом обломала ее, и вино ваты в этом муж и сы-новья. Домба все тот же распутник, и была бы возможность, давно бы женился на молодой жен щине. Недаром он постоянно твердит: «У несчастного че ловека – конь помирает, у счастливого – жена». А Ал-пату состарилась, скрючилась, но все-таки держится; горбится, сто-нет, не может вести хозяйство в огромном доме, а пыта ется. Силы у нее не те, сляжет она, не может встать, а Домба назло ей садится у зеркала и начинает свои усы под равнивать, да под нос что-то про мо-лодух петь. Не выносит этого жена, вскакивает, как шестнадцатилет-няя, и тоже что-то веселое напевая, носится возле мужа – то погла-дить, то постирать, то приготовить, да мало ли чего капризному, из-балованному истукану надо. А супруг все недоволен и ехидно «забо-тится»: