Подсечное хозяйство, или Земство строит железную дорогу - М. Забелло

И онъ, дѣйствительно, во все время суда надъ нимъ, до начала судоговоренія, сидѣлъ лицомъ въ публикѣ и отъ скуки припоминалъ характерные факты и случаи изъ жизни тѣхъ изъ публики, на коихъ останавливался его взглядъ.

Предсѣдатель суда прочелъ докладъ дѣла. Не будемъ дословно передавать доклада, такъ какъ читатель уже знаетъ, въ чемъ суть дѣла. Добавимъ только, что обвиняемый Ахневъ, въ своемъ заявленіи съѣзду, признавалъ вполнѣ себя виновнымъ въ утайкѣ и расхищеніи имущества умершаго помѣщика Чистонехова; но, въ виду своей молодости, въ виду того, что его побудилъ къ совершенію этого почетный мировой судья князь Король-Кречетовъ, вліятельное положеніе котораго невольно заставило его, обвиняемаго, безпрекословно исполнять всякое его, князя Король-Кречетова, приказаніе, — въ виду того, что имъ, Ахневымъ, пополнена вся растрата, пополнена средствами данными ему многими добрыми людьми, знавшими его подневольное положеніе при совершеніи преступленія, — онъ покорнѣйше просилъ съѣздъ оказать ему снисхожденіе.

— Ввести свидѣтелей! — сказалъ предсѣдатель суда послѣ прочтенія доклада дѣла и послѣ того, какъ Ахневъ сильно растроганнымъ голосомъ повторилъ почти дословно свое заявленіе и вторично просилъ снисхожденія для себя.

Свидѣтели — лакей, кучеръ, кухарка и проживальщикъ (отставной титулярный совѣтникъ) — показали, какіе именно предметы не внесены въ опись имущества умершаго и что всѣ эти предметы забраны были приставомъ Ахневымъ и притомъ почти на глазахъ у свидѣтелей.

— Кромѣ того, — добавилъ лакей (на вопросъ предсѣдателя: больше ничего не можете сказать?), — покойный баринъ очинно старую водку любить изволили, такъ что, почитай, и померли отъ того, чтобы не дожить до окончанія водки… Каждый день докладывать приказывали, сколько оставалось старки. — «Сорокъ бутылокъ осталось старки-съ», — доложилъ я барину. — «Плохо, братъ, Ермолаичъ, — баринъ сказать изволили, — сорокъ дней только и пожить мнѣ осталось на свѣтѣ, а тамъ, говорятъ, безъ старки хоть и умереть»… А на утро Богъ и взялъ ихнюю душеньку…

Слѣдующій свидѣтель былъ дворецкій князя Король-Кречетова. Онъ показалъ, что, дѣйствительно, принялъ отъ пристава Ахнева часы съ двумя скачущими уланами и сорокъ бутылокъ старой водки.

— Давали ли вы деньги приставу за часы и старую водку? — спросилъ Луконскій свидѣтеля.

— Никакъ нѣтъ, — отвѣчалъ свидѣтель.

— Кто ведетъ расходъ денегъ у вашего барина? — продолжалъ спрашивать Лукомскій.

— Завсегда мы-съ, — отвѣчалъ дворецкій.

— За что, обыкновенно, вы платите деньги?

— За все-съ, особливо въ лавки, прислугѣ, на чай ежели кому, — за все-съ. Окромя насъ никто не платитъ.

— Довольны ли вы вашей службой?

— Оченно довольны! Лучшей службы для насъ — поискать, не найдешь… Мы дворовые были, а у насъ земля и домъ въ деревнѣ есть.

Остальные двое свидѣтелей показали, что самолично видѣли, какъ Ахневъ посылалъ князю Кречетову стѣнные часы съ двумя скачущими уланами и около сорока бутылокъ старой водки. Свидѣтели знали также, что приставъ захватилъ для себя лошадей, дрожки и еще кое-что; но были убѣждены, что это приставу приказалъ сдѣлать князь, такъ какъ иначе такой маленькій человѣкъ, какъ Ахневъ, не посмѣлъ бы совершенно явно и открыто забирать для себя чужія вещи. Знали свидѣтели обо всемъ этомъ потому, что служатъ по вольному найму въ стану, а становая квартира — въ трехъ верстахъ отъ имѣнія покойнаго и приставъ, послѣ описи, заѣзжалъ въ станъ что-то свидѣтельствовать и изъ стана послалъ князю Кречетову часы и водку.

— Тутъ есть противорѣчіе, — началъ прокуроръ. — Дворецкій князя Король-Кречетова показалъ, что онъ лично принялъ отъ Ахнева часы и водку, а свидѣтель заявляетъ, что Ахневъ послалъ часы и водку для князя изъ становой квартиры… Я бы желалъ, чтобы свидѣтель объяснилъ это противорѣчіе, т. е. я бы желалъ, чтобы свидѣтель подробно передалъ всѣ обстоятельства и разговоръ Ахнева въ становой квартирѣ, когда онъ посылалъ часы и водку для князя Король-Кречетова.

Свидѣтель отвѣчалъ, что онъ не помнитъ подробностей, но помнитъ отлично, какъ Ахневъ посылалъ изъ стана кого-то съ водкой и часами для князя.

— Я бы просилъ свидѣтеля припомнить, — началъ защитникъ Ахнева, — посылалъ ли обвиняемый приставъ изъ стана часы и водку, приказывая посланному доставить часы и водку въ домъ князя Король-Кречетова, или же обвиняемый приказывалъ посланному доставить все въ себѣ, въ свою городскую квартиру, сказавъ въ стану, что часы и водка предназначаются для князя Король-Кречетова.

Свидѣтель отвѣчалъ, что не помнитъ, какъ было дѣло; кажется, что обвиняемый только заявлялъ въ стану, что часы и водка предназначаются для князя Король-Кречетова.

Затѣмъ предсѣдатель суда объявилъ допросъ свидѣтелей оконченнымъ и, предъ началомъ судоговоренія, сдѣлалъ перерывъ засѣданія на пять минутъ.

Во время перерыва засѣданія только судьи удалились изъ залы, большинство же публики оставалось на мѣстѣ, стараясь поспѣшно оправиться, откашляться, вытереть потъ съ лица и т. д., и только небольшое число мужчинъ встали и, стоя у своихъ мѣстъ, не громко разговаривали съ сосѣдями и раскланивались съ знакомыми. Лукомскій продолжалъ сидѣть на своемъ мѣстѣ и равнодушно и медленно обводилъ глазами публику, а когда къ нему подошелъ защитникъ Ахнева, онъ началъ съ нимъ тихо о чемъ-то говорить. Ахневъ стоялъ у стѣны, недалеко отъ пюпитра защитника, съ опущенными внизъ глазами, со сложенными на груди руками, имѣя печальный видъ приговореннаго къ смерти. Приставъ стоялъ у барьера, опершись рукою на соломенный стулъ и робко бросая взгляды на публику. Къ нему протѣснился одинъ изъ сторожей собранія и передалъ письмо, шепотомъ заявивъ, что письмо прислано съ приказаніемъ немедленно передать его князю Король-Кречетову.

— Къ вамъ письмо, князь, — подавая письмо Кречетову, сказалъ приставъ.

— Благодарю васъ, — взявъ письмо и машинально ворочая его въ рукѣ, отвѣтилъ Кречетовъ, продолжая всматриваться въ нѣкоторыхъ изъ публики.

— Ты будешь читать письмо, а я почитаю газету, — вынимая листъ С.-Петербургскихъ Вѣдомостей изъ боковаго кармана фрака, сказалъ Рымнинъ.

И они оба, во все время перерыва засѣданія, читали, причемъ лицо одного, читавшаго газету, все время оставалось спокойно-серьезнымъ, а лицо другаго, читавшаго письмо, все болѣе и болѣе, по мѣрѣ чтенія, прояснялось, даже улыбнулось одинъ разъ, а потомъ стало сильно задумчиво-сосредоточеннымъ.

«Добрый другъ, Гавріилъ Васильевичъ! — читалъ Кречетовъ. — Вчера мнѣ передалъ папа, что сегодня вамъ придется пережить много горя и непріятностей. На васъ будутъ клеветать, вы должны будете присутствовать при этомъ — и вамъ нельзя будетъ сказать ни одного слова въ защиту себя. Какъ мнѣ жаль васъ, добрый другъ! „Онъ любитъ меня, я для него — кумиръ, когда-то поверженный, а потомъ опять — все-жь богъ, и я буду на судѣ на виду у него, буду смотрѣть на него, улыбаться ему, чтобъ онъ смотрѣлъ на свой кумиръ, чтобъ онъ забылъ клеветниковъ, не страдалъ отъ ихъ лжи…“ Такъ думала я, Гавріилъ Васильевичъ, вчера и такъ хотѣла облегчить ваше сегоднешнее тяжелое положеніе на судѣ; но мнѣ, глупой, ничего не удается сдѣлать хорошаго: мое ученіе крестьянскихъ бѣдныхъ дѣтей не удалось и мнѣ не удалось помочь и вамъ, добрый другъ! Измученная и больная пріѣхала я третьяго дня въ городъ, а сегодня проснулась и не смогла встать съ постели. Я старалась поправиться къ полудню, но все напрасно, и я не могу быть на судѣ, не могу помочь вамъ. Я страдаю сильно отъ этого и вы простите и пожалѣйте меня…

„Я хотѣла было просить васъ навѣстить меня, но раздумала: мнѣ хочется самой, думой своей глупой головы, успокоить себя и порѣшить съ тѣмъ, что такъ сильно мучитъ меня и свалило въ постель. Боже, сколько зла я надѣлала, какая я преступница предъ Тобою!..

„Я вамъ тогда напишу, когда мнѣ будетъ нуженъ вашъ совѣтъ и ваша помощь. Подумайте и тогда скажите мнѣ, чѣмъ можно искупить самый тяжелый, какой только можетъ быть тяжелый, грѣхъ?…

«Не могу писать болѣе: у меня все спуталось въ головѣ… Если вамъ, добрый другъ, очень тяжело сегодня на судѣ, то и мнѣ уже болѣе мѣсяца страшно тяжело… Что я пишу! Что же изъ того? Что я хочу сказать?… Но вы меня любите, Гавріилъ Васильевичъ, вы поймете, что я хотѣла сказать… Пожалѣйте и простите меня, что пишу безъ смысла.

„Любящая васъ К. Рымнина“.

Кречетовъ со вниманіемъ прочелъ письмо, но онъ не замѣтилъ грустнаго тона письма, такъ какъ „добрый другъ“, „я буду на виду у него, буду смотрѣть на него, буду улыбаться ему“, „но вы меня любите“ и, наконецъ, „любящая васъ“ — привели его въ сильный восторгъ и затушевали собою все остальное въ письмѣ. Ему захотѣлось еще болѣе упиться этими милыми для него выраженіями письма, ему захотѣлось глубже вникнуть въ эти такъ много обѣщающія блаженства фразы — и онъ прочелъ письмо во второй разъ, прочелъ болѣе внимательно, останавливаясь на смыслѣ и тонѣ фразъ, которыя такъ хорошо нѣжили его при первомъ чтеніи письма.