Подсечное хозяйство, или Земство строит железную дорогу - М. Забелло

И Кречетовъ порывисто поднялъ волосы на головѣ, гордо закинулъ голову вверхъ и началъ внимательно слушать, что происходило на судѣ.

— Что вамъ угодно сказать? — обратился предсѣдатель къ защитнику Ахнева.

Рѣчь защитника была также коротка и сжата. Онъ просилъ судей послѣдовать совѣту прокурора, такъ какъ для его кліента важно только одно — слѣдствіе, слѣдствіе и слѣдствіе.

— Не вашего, господа судьи, снисхожденія, а только слѣдствія, слѣдствія и слѣдствія нужно обвиняемому Ахневу! Не служба пристава дорога ему теперь, а честь, доброе имя, правда о невольномъ проступкѣ! Онъ увѣренъ, — и я глубоко раздѣляю его вѣру, — что слѣдствіе докажетъ, что можно впасть въ проступокъ и въ то же время сохранить имя и честь безъ пятна, стыда и укора, благодаря стеченію такихъ обстоятельствъ, при которыхъ самый честнѣйшій человѣкъ не можетъ не впасть въ преступленіе, не можетъ не сдѣлать проступка. Только слѣдствія, слѣдствія и слѣдствія желаетъ отъ васъ, господа судьи, обвиняемый! — такъ закончилъ свою рѣчь защитникъ Ахнева.

— Вамъ, обвиняемый приставъ Ахневъ, законъ предоставляетъ послѣднее слово, — сказалъ предсѣдатель.

Ахневъ, все время стоявшій у стѣны, съ опущенною внизъ головою, съ неподвижно устремленными въ полъ глазами, съ сильно блѣднымъ лицомъ, со сложенными на груди крестомъ руками, услышавъ слова предсѣдателя, вздрогнулъ, торопливо подошелъ къ пюпитру, поднялъ голову и началъ было говорить:

— Я всегда хотѣлъ быть честнымъ человѣкомъ, хотѣлъ держать экзаменъ при гимназіи на аттестатъ зрѣлости, хотѣлъ поступить въ университетъ…

И онъ упалъ головою на пюпитръ, и началъ рыдать, и тяжелые вздохи его разносились по залѣ и производили на всѣхъ глубоко-тяжелое впечатлѣніе.

— Больше я ничего не могу сказать! — вскрикнулъ онъ вдругъ, быстро поднялъ голову съ пюпитра и устремилъ плачущіе глаза на судей.

Судьи удалились для совѣщанія. Среди публики началось движеніе: вставали, разговаривали, дамы вздыхали и утирали носовыми платками слезы на глазахъ и потъ съ лица. Многіе торопились уходить. Для всѣхъ ясно было, что если Ахневъ и не такъ чистъ, какъ только обѣлили его защитникъ и прокуроръ, то все-таки такъ сильно скомпрометировать себя, какъ это сдѣлалъ Кречетовъ, трудно было и вообразить, — и всѣ сознавали, что приговоръ суда долженъ быть такой, какъ желалъ прокуроръ, и если не всѣ торопились къ выходу, то только потому, что многимъ некуда было торопиться.

— Ну, кажется, представленіе кончилось и намъ можно, съ чувствомъ исполненнаго долга, уходить отсюда, — сказалъ Рымнинъ, поднимаясь съ мѣста и беря Кречетова подъ руку,

— Пожалуй, что и такъ, — отвѣчалъ Кречетовъ и оба направились къ выходу.

Судъ постановилъ опредѣленіе вполнѣ согласное съ предложеніемъ прокурора. Чрезъ недѣлю въ Голосѣ была напечатана корреспонденція изъ С-нска, въ которой подробно излагалось дѣло Ахнева и ясно намекалось на сильно компрометирующее участіе въ дѣлѣ князя Король-Кречетова. Корреспонденція эта была написана Кожуховымъ и ею очень былъ доволенъ губернаторъ.

Въ тотъ же день, въ шестомъ часу, Кречетовъ, Переѣхавшій и Могутовъ сидѣли за обѣдомъ въ квартирѣ Кречетова, въ которой жилъ и Могутовъ, такъ какъ подрядное дѣло по постройкѣ земской желѣзной дороги должно было продолжаться и въ будущемъ году и не прекращалось совершенно и зимой, хотя теперь производилось только подведеніе итоговъ прошедшихъ и приготовлялись смѣты и разсчеты для будущихъ работъ.

Съ пріѣздомъ Могутова въ городъ, Переѣхавшій, по-прежнему, заходилъ къ нему чуть не каждый вечеръ и скоро и близко сошелся съ Кречетовымъ, который и уговорилъ его обѣдать вмѣстѣ, en trois. Во время обѣдовъ и вечерами, когда не было спѣшнаго дѣла и когда Переѣхавшій засиживался до полуночи, Кречетовъ любилъ не только длинно и о многомъ разговаривать съ нимъ, но и порядочно выпить; Могутовъ при этомъ только присутствовалъ, или сидя молча и съ серьезнымъ видомъ, или же читая газету или книжку журнала.

— А что, Викторъ Александровичъ, не пропустить ли намъ еще по одной предъ началомъ обѣда? — обращаясь къ Переѣхавшему, спросилъ Кречетовъ. На лицѣ его была улыбка, голосъ его былъ обыкновененъ, онъ велъ себя спокойно, какъ всегда; но въ его задумчиво-меланхолическомъ взглядѣ видна была тревога, брови какъ будто разгладились, выраженіе лица стало даже болѣе красивымъ, но, вмѣстѣ съ тѣмъ, и болѣе напряженнымъ, сухимъ, непріятно-тоскливымъ. Онъ узналъ о готовящемся для него скандалѣ изъ-за старой водки всего за нѣсколько дней до суда; онъ сперва не придавалъ этой «наглой клеветѣ» никакого значенія, старался выбросить ее изъ памяти, не говорить о ней ни съ кѣмъ. Но когда онъ вошелъ въ залу вмѣстѣ съ судьями, когда увидѣлъ въ залѣ массу публики, — у него вдругъ ускоренно забилось сердце, непріятная дрожь пробѣжала по всему тѣлу, а въ головѣ назойливо зашевелилась мысль, что ему придется выдержать тяжелую, мучительную пытку. «Ну, что же, — успокоивалъ онъ тогда себя, — пусть пытаютъ, пусть калѣчатъ въ конецъ, развѣ для меня пытка въ диковинку? Я обнаружу всю силу моего характера, гордое пренебреженіе къ клеветѣ… Но вотъ кончился судъ, онъ простился съ Рымнинымъ, возвращался тихою походкой къ себѣ домой, — и ему кажется, что на самомъ дѣлѣ пытка оказалась пошлою комедіей, въ которой онъ почти не участвовалъ, изображалъ собою только декорацію, актера безъ словъ и мимики. Онъ доволенъ собой, смѣется надъ наглою клеветой, хвалитъ себя, что пустая роль безъ словъ и мимики исполнена имъ хорошо, даже очень хорошо: естественно и безъ малѣйшей рисовки; но, вмѣстѣ съ тѣмъ, онъ чувствуетъ что-то непріятное внутри себя, что-то тяжелое, гнетущее, и пустая роль, мелкая интрига, наглая клевета, шаткость общественнаго мнѣнія — все это вмѣстѣ не выходитъ у него изъ головы, сосетъ его всего, назойливо жалитъ его внутри. Ему не было больно отъ этого, онъ не страдалъ, онъ былъ спокоенъ, былъ какъ всегда и лицо его даже улыбалось; но онъ чувствовалъ себя въ положеніи человѣка вдругъ одѣтаго въ совершенно новое для него платье, фасонъ котораго ему не нравится, кажется смѣшнымъ и сильно бросающимся въ глаза, хотя нельзя сказать, чтобы фасонъ былъ неудобенъ для тѣла.

— За компанію, говорятъ, еврей повѣсился, а выпить и подавно можно, — отвѣтилъ Переѣхавшій, наливая водку въ двѣ рюмки.

— А почему вы, господа, не изволили быть сегодня на судѣ? — спросилъ Кречетовъ, когда онъ и Переѣхавшій пропустили еще по одной предъ началомъ обѣда.

— А что тамъ дѣлать было? — мелькомъ отвѣтилъ Переѣхавшій.

— Но вы знали, что я замѣшанъ въ дѣло и что, собственно, не пристава, а меня будутъ судить? — перебилъ Кречетовъ Переѣхавшаго.

— Да я было и хотѣлъ пойти, да вотъ Гордѣй Петровичъ помѣшалъ, — стараясь быть развязнымъ, отвѣчалъ Переѣхавшій. — Общественнаго, говоритъ, интереса въ дѣлѣ нѣтъ, а случайно попавшеюся въ просакъ личностью интересоваться не слѣдъ… Я подумалъ, нашелъ взглядъ Гордѣя Петровича вѣрнымъ, — ну, и не пошелъ.

— Какъ, одинъ изъ представителей дворянства, крупной собственности, новаго суда и земства — воръ, и это не имѣетъ общественнаго значенія? — громко сказалъ Кречетовъ. Но глаза его не блестѣли нетерпѣніемъ, горячностью, увлеченіемъ, какъ это бывало прежде, когда онъ воодушевлялся и начиналъ громко говорить, — теперь въ нихъ видна была тревога, а выраженіе лица оставалось напряженнымъ, сухимъ, непріятно-тоскливымъ.

— Не воръ, а оклеветанъ, и очень глупо оклеветанъ! — насупивъ брови и внушительно замѣтилъ Переѣхавшій. — Да хотя бы и обвиняли представителя всего этого, эка важность! — началъ немного помолчавъ Переѣхавшій, началъ громко, переставъ ѣсть супъ, вскинувъ въ одно мгновеніе глаза изъ-подъ очковъ на Кречетова и Могутова и желая прервать молчаніе и навести разговоръ на отвлеченную тему. — Вотъ еслибы представитель всего этого, положимъ, отказался бы отъ своихъ прирожденныхъ правъ на все это, тогда было бы удивительно. А то воровство… Эка невидаль въ самомъ дѣлѣ! У насъ нельзя не воровать, потому что воровской нравъ имѣемъ, какъ имѣетъ крапива волоски съ жгучей муравьиною кислотой… И этотъ нравъ долженъ всенепремѣнно перейти и въ земство, и въ городское самоуправленіе, и въ сельскій сходъ, и… и во все прочее, потому что самоуправленіе и все прочее разрѣшено намъ имѣть только вчера, и воровская повадка унаслѣдована отъ временъ древнихъ, съ монгольскаго ига, а то, пожалуй, даже со времени призванія Варяговъ… И какой бдительной охраной пользуется сей, присущій намъ, нравъ! Его охраняютъ не только отъ возможности уничтожиться, но даже и отъ возможности передаться потомкамъ въ болѣе усовершенствованномъ видѣ, чѣмъ оный практиковался встарину… Вы скажете, что пущенныя теперь въ ходъ разныя концессіи, подряды, поставки, банковыя учрежденія и т. п. — чисто современный способъ очень деликатнаго и вполнѣ легальнаго грабежа? — Чорта съ два! Все — старая, древняя Кантемировская ябеда: