Адмирал Хорнблауэр. Последняя встреча - Сесил Скотт Форестер

– У вас странные представления о милосердии, сударь. Мне думается, что ваша невероятная просьба имеет скрытую цель. Возможно, вы сами либерал, из тех опасных людей, которые считают себя мыслителями. Вы в своих политических интересах хотите, чтобы наша династия в первые же дни скомпрометировала себя, показав, что готова простить революционерам их прошлые злодейства.

Хорнблауэр задохнулся от такого чудовищного обвинения.

– Сударь! Ваше королевское высочество!

Он не нашел бы слов даже на английском и уж тем более был не в силах ответить по-французски. Его взбесила не столько оскорбительность герцогского предположения, сколько типично бурбонская узколобость.

– Я не считаю возможным исполнить вашу просьбу, – сказал его высочество, берясь за звонок.

Хорнблауэр вышел из аудиенц-зала. Щеки у него горели; он прошел мимо придворных и часовых, ничего не видя от ярости. Ему редко случалось так гневаться: склонность смотреть на вопрос с обеих сторон делала его покладистым и отходчивым – слабым, как Хорнблауэр называл это в минуты острого презрения к себе. Он влетел в кабинет, бросился в кресло, через секунду вскочил, прошелся по комнате и опять сел. Доббс и Говард с изумлением глянули на свирепое лицо коммодора и тут же уткнулись в бумаги. Хорнблауэр рывком ослабил галстук, рванул жилет, так что чуть не отлетели пуговицы, и почувствовал, что пар постепенно выходит. Мысли по-прежнему неслись водоворотом, но над их бурлением, словно луч солнца над штормовым морем, проглянула усмешка над собственной яростью. Она ничуть не смягчила его решимости, просто теперь он видел в происходящем забавную сторону. Решение пришло почти мгновенно.

– Пошлите за французами из свиты герцога, – распорядился он. – Шталмейстером, камергером, альмонарием. Полковник Доббс, пожалуйста, будьте готовы писать под мою диктовку.

Озадаченные советники-эмигранты вошли в кабинет с некоторой опаской. Хорнблауэр сидел, вернее, полулежал в кресле.

– Добрый день, господа, – бодро начал он. – Сейчас я буду диктовать письмо премьер-министру, а вас пригласил, чтобы вы послушали. Надеюсь, вам хватит знания английского, чтобы уловить суть. Готовы, полковник?

Досточтимому лорду Ливерпулю

Милорд, я вынужден отправить в Англию Его Королевское Высочество герцога Ангулемского.

– Сударь! – вмешался шталмейстер, но Хорнблауэр нетерпеливо сделал ему знак молчать.

– Будьте добры, полковник, продолжайте.

С сожалением извещаю Вашу милость, что Его Королевское Высочество не выказал готовности к сотрудничеству, которого Британия вправе ожидать от своих союзников.

Шталмейстер, камергер и альмонарий вскочили. У Говарда брови поползли на лоб. Доббс склонился над письмом, так что лица видно не было, но шея у него побагровела и стала одного цвета с мундиром.

– Продолжайте, полковник, будьте любезны.

За несколько дней, в течение которых я имел честь находиться рядом с Его Королевским Высочеством, Его Королевское Высочество не проявил такта и административных способностей, необходимых на столь высоком посту.

– Сударь! – воскликнул альмонарий. – Вы не можете отправить это письмо!

Он заговорил сперва на французском, потом на английском. Шталмейстер и камергер поддержали его на двух языках.

– Не могу? – переспросил Хорнблауэр.

– И вы не можете отослать его королевское высочество в Англию. Не можете! Не можете!

– Не могу? – повторил Хорнблауэр, откидываясь в кресле.

Три француза молчали. Хорнблауэр напомнил им, кому по-настоящему принадлежит власть в Гавре. Она принадлежит человеку, в чьем распоряжении единственная дисциплинированная и надежная армия и без чьего дозволения ни один корабль не войдет в порт и не выйдет из порта. Человеку, которому довольно одного слова, чтобы отдать город на милость Бонапарта.

– Вы же не хотите сказать, что его королевское высочество физически воспротивится моему приказу доставить его на корабль? – с деланой озабоченностью проговорил Хорнблауэр. – Вы когда-нибудь видели, господа, пойманного дезертира? Человек, которого волокут с заломленными назад руками, выглядит прежалко. И мне говорили, это довольно болезненно.

– Но ваше письмо, – начал шталмейстер, – дискредитирует его королевское высочество в глазах всего мира и нанесет тяжелый удар семейству Бурбонов. Престолонаследие может оказаться под угрозой!

– Я знал об этом, когда пригласил вас присутствовать при диктовке.

– Вы не отправите письмо, – произнес шталмейстер, на миг усомнившись в силе его воли.

– Уверяю вас, господа, что отправлю всенепременно.

Мгновение они смотрели друг другу в глаза, и сомнения шталмейстера отпали. Он понял, что Хорнблауэр и впрямь намерен исполнить сказанное.

Шталмейстер откашлялся и, косясь на коллег – одобрят ли, – сделал новый заход:

– Возможно, сударь, произошло какое-то недоразумение. Если его королевское высочество отказал вашему превосходительству в какой-либо просьбе, вероятно, его королевское высочество просто не знал, какое значение ваше превосходительство придает данному вопросу. Если ваше превосходительство позволит нам ходатайствовать перед его королевским высочеством…

Хорнблауэр глядел на Говарда, и умница Говард не подкачал.

– Да, сэр, – сказал он. – Я уверен, его королевское высочество поймет.

Доббс поднял взгляд от письма и поддакнул. Всем пятерым потребовалось несколько минут, чтобы убедить Хорнблауэра не отправлять письмо сразу, – лишь с крайней неохотой тот сдался на уговоры своих офицеров и приближенных герцога. Как только французы вышли, Хорнблауэр откинулся в кресле – теперь уже без всякого притворства. Он был весь наэлектризован и от пережитого напряжения, и от своей дипломатической победы.

– Его королевское высочество образумится, – сказал Доббс.