Адмирал Хорнблауэр. Последняя встреча - Сесил Скотт Форестер

– Ничуть не сомневаюсь, – рассудительно произнес Говард.

Хорнблауэр подумал о двадцати моряках в трюме «Несравненной», закованных в кандалы, ждущих завтрашней казни.

– И еще, сэр, – сказал Говард. – Я могу отправить к французам парламентеров – верхового офицера под белым флагом и трубача. Они бы передали генералу Кио ваше письмо касательно известий о капитане Буше. Если Кио что-нибудь знает, я уверен, он вам сообщит.

Буш! В волнении последнего часа Хорнблауэр совершенно о нем забыл. Приятное волнение ушло, как вода в песок, и над Хорнблауэром вновь сомкнулось отчаяние. Говард и Доббс заметили эту перемену и – наверное, лучшее свидетельство любви, которую он сумел внушить им за такое короткое время, – предпочли бы коммодорский гнев зрелищу его бессильного горя.

Это произошло в тот день, когда вернулись парламентеры, – Хорнблауэр потому и запомнил его на всю жизнь. Любезное письмо Кио не оставляло надежд; изложенные им мрачные подробности были вполне красноречивы. Французы собрали и похоронили ошметки человеческих тел, однако ничего пригодного для опознания не нашли. Буш погиб, разорван на куски взрывом. Хорнблауэр досадовал на себя, что думает о таких частностях, и все равно горевал, что останки Буша разметало по берегу, что у него не будет даже могилы. Если бы Буш мог сам выбирать смерть, он, наверное, предпочел бы погибнуть в море, в разгар сражения, чтобы его похоронили в гамаке, с ядрами в ногах и в голове, накрытого британским флагом, чтобы плачущие матросы сбросили тело в волны с палубы корабля, лежащего в дрейфе под обстененными марселями. Какая горькая ирония, что он отдал жизнь в мелкой стычке на берегу реки, превратился в неопознаваемые клочья мяса…

Однако не все ли равно, как он погиб? Мгновенная смерть – разве это не везенье? И еще обиднее, что Буш встретил ее сейчас, пережив двадцать лет жестокой войны на море, – сейчас, когда войска коалиции подходят к Парижу, Франция слабеет день ото дня, а правительства-союзники обсуждают условия мира. Уцелей Буш в последней вылазке, его бы ждала долгая покойная жизнь на капитанскую пенсию, в окружении любящих сестер. Буш бы радовался – хотя бы потому, что знал: всем разумным людям по душе покой и достаток. От этой мысли Хорнблауэру сделалось еще горше. Он не думал, что может скорбеть о ком-нибудь так, как скорбел о Буше.

Доббс еще расспрашивал парламентера о том, что тот видел в лагере Кио, когда в кабинет вбежал Говард:

– Военный шлюп «Газель» только что вошел в порт, сэр. Он под бурбонским флагом и передал такой сигнал: «У нас на борту герцогиня Ангулемская».

– Герцогиня? – спросил Хорнблауэр, с трудом выкарабкиваясь из летаргии. – Скажите герцогу. Известите Хау, пусть он распорядится насчет салюта. Браун! Браун! Мой парадный мундир и шпагу.

В сыром воздухе уже чувствовалось приближение весны. «Газель» подходила к пристани, над портом гремел салют, как при встрече его королевского высочества. Герцог и свита стояли в почти военном строю; на палубе несколько женщин в плащах ждали, пока установят сходни. Бурбонский этикет, очевидно, не позволял выказывать волнение; мужчины на пристани и женщины на палубе не подавали виду, что радуются встрече. За исключением одной: она стояла у бизань-мачты и махала платком. Приятно было видеть, что хоть кому-то требования этикета не указ; Хорнблауэр решил, что это белошвейка или горничная, заметившая среди морских пехотинцев на берегу своего сердечного дружка.

Герцогиня в сопровождении дам сошла с корабля; герцог сделал предписанное число шагов ей навстречу. Она присела в предписанном реверансе, он поднял ее с предписанной учтивостью, и они предписанным движением соприкоснулись щеками, изображая поцелуй. Теперь Хорнблауэр выступил вперед, чтобы его представили герцогине, и поцеловал ее руку в перчатке.

– Сэр Орацио! Сэр Орацио!

Хорнблауэр распрямился после поклона. На него смотрели голубые бурбонские глаза. Герцогиня – очень красивая дама, лет примерно тридцати, – явно что-то хотела ему сказать. Что-то такое, чего не дозволял этикет. Наконец она повернула голову, взглядом указывая на кого-то у себя за спиной. Там, чуть в стороне от фрейлин, стояла женщина – Хорнблауэр в первый миг ее не узнал. Это была Барбара! Она с улыбкой шагнула вперед. Хорнблауэр ринулся к ней, на ходу вспомнив, что нельзя поворачиваться спиной к особам королевской крови, и тут же решив, что к чертям условности. Через мгновение он уже целовал ее ледяные от морского воздуха губы. В голове вихрем неслись мысли. Хорнблауэр всегда осуждал адмиралов и капитанов, которые брали с собой жен, но то, что Барбара решила приехать, вполне разумно: теперь, когда здесь герцогиня, присутствие губернаторской супруги тоже крайне желательно. Все это он успел подумать в один миг – до того, как нахлынули более человеческие чувства. За спиной предупреждающе кашлянул Хау, и Хорнблауэр торопливо отступил от жены. Экипажи ждали у пристани.

– Вы поедете с их высочествами, сэр, – хрипло прошептал Хау.

Реквизированные в Гавре экипажи не блистали красотой и удобством, но доехать до ратуши вполне годились. Герцог и герцогиня уже сидели; Хорнблауэр помог Барбаре влезть в карету, потом сел рядом с нею, спиной к лошадям. Под стук подков и скрип колес экипажи покатили по Рю-де-Пари.

– Скажите, сэр Орацио, разве не приятная неожиданность? – спросила герцогиня.

– Ваше королевское высочество чересчур добры, – ответил Хорнблауэр.

Герцогиня подалась вперед и положила руку Барбаре на колено:

– У вас удивительно красивая и умная жена, сэр Орацио.

Герцог рядом с ней выпрямился и недовольно прочистил горло: для дочери короля и будущей королевы Франции она вела себя чересчур приветливо.

– Надеюсь, путешествие прошло благополучно? – обратился его высочество к жене.

Озорное любопытство заставило Хорнблауэра подумать: случается ли ему хоть когда-нибудь говорить с нею не так чопорно?

– Мы постараемся как