Семейный архив - Юрий Герт

И вот однажды...

Я назвал эту главу «Катастрофа», но все, что должно было еще случиться, было пока впереди...

Пока...

Пока однажды наши ребята, Миша и Мариша, не зашли к нам, как обычно, на обед или на ужин, и в финале, пощипывая поданный на третье виноград, не объявили, как бы между прочим, что намерены уехать... Да, уехать...

Уехать?..

В те поры для нас это значило: проститься навсегда.

Больше никогда не увидеться...

Никогда не увидеть Маришиных серо-голубых, отливающих жемчугом глаз, не коснуться ее волнистых, черных, с легкой рыжинкой волос, не услышать ее колокольчиком выпархивающего из горла смеха... Никогда не увидеть их вместе — ее и Мишу, с его острым, то прокалывающим насквозь, то скользящим в сторону взглядом, с его несокрушимо-уверенной интонацией как бы одетого в бархат голоса, с его затаившейся в чуть приподнятых уголках губ усмешкой... И никогда... Никогда-никогда не увидеть больше Сашку, Сашеньку, Сашулю...

Для нас это было то же самое, что умереть.

Для нас...

Но не в нас было дело.

Миша работал в университете, но ему, человеку очень талантливому, напечатавшему ряд статей — как в Союзе, так и в специальных издающихся за границей журналах (его специальность — электрохимия), — широкой дороги для роста не было, дорога была для «представителей коренной национальности»... Он подрабатывал, как мог, зарплаты им не хватало, хотя жили ребята без особой роскоши. Мариша работала в психиатрической больнице, мы слышали от многих ее пациентов самые хорошие отзывы о ней как враче, но проблема «роста» для нее была все та же. И потому, когда оба заговорили о самореализации, т.е. о реализации собственных возможностей — профессиональные знания, уже приобретенный опыт, английский язык — это не выглядело фальшивой придумкой.

Обычная история: отцы и дети. Мы с Аней считали эту страну своею, в 1989 году и ей, и мне было по 58 лет, мы оба работали на эту страну, мы жили ее бедами и победами... Да что говорить... И теперь, в такой тяжелый, драматический период ее существования взять и покинуть ее?.. Для нас это значило — отказаться не от родины, а от себя... Но это — для нас... У ребят были другие взгляды на жизнь. Судьба страны для них рассыпалась на множество отдельных судеб, отдельные судьбы принадлежали отдельным людям, каждый отвечал за себя... Они были подготовлены к Западу, к его главной ценности, называемой индивидуальностью... То, чем жили мы — «кто, если не ты, и когда, если не теперь?..» или «если я только для себя, то зачем я?..» — являлось для них устаревшей, ветхозаветной моралью. То, что видели они вокруг, никак в нее не вписывалось, а декларации, в чем-то заменявшие нам живую жизнь, на них не влияли...

Отцы и дети... Могли ли мы высокомерно смотреть на них, наших детей, не согласных с нами в главном, — мы, жившие для страны, воздвигавшей ГУЛАГ и, репрессировавшей, а потом посмертно реабилитировавшей миллионы людей, страны, где государству, «державе», предрекаемому ее вождями «светлому будущему» приносились в жертву личности, каждая из которых была неповторимой, особенной... Талмудическая мудрость говорит, что смерть любого человека — это гибель целой Вселенной... Было ли нам чем гордиться, можно ли было нам в чем-то не соглашаться, негодовать, поучать?..

Нет, нет...

Просто — мы оставались одни...

Они уезжали, а мы оставались одни...

Наедине со страной, где чувствовали себя все более чужими... 

17 августа 1989 года.

Шереметьево-2.

Толпы народа.

Очередь к стойке, над которой табличка: «Вена».

Мы и Миркины, Володя и Нэля... И ребята, нервно ждущие, когда их пропустят внутрь, за стойку, разгораживающую не зал, а два мира...

Сашуля плачет, рвется назад, кричит: «Деда Вова! Деда Вова!..»

Объятия. Поцелуи. Прощание — скорее всего — навсегда... 

Было совершено два величайших, возможно, за всю Российскую историю обмана. Их попросту даже не с чем сравнивать...

Первый обман всего народа, т.е. 250 миллионов, совершен был в Беловежской Пуще...

Помню, в разгар «перестройки» мы с Аней встретились и познакомились с Наташей Ивановой, не только блестящим литературным критиком, но и отважной, не боящейся высказывать свое собственное мнение женщиной. Мы сидели в баре Дома творчества в Дуболтах и говорили о будущем Союза, о проблемах, связанных с «развалом империи», о котором тогда толковали многие. Наташа решительно была за «развал», за распад, за отъединение республик друг от друга и, главное, от России. Демократы — а Наташа являлась демократкой с головы до ног — считали Россию повинной в колонизации и угнетении других народов, она обязана смыть со своей совести этот грех...

Думаю, никто из демократов (слово это вскоре уже нельзя было употреблять без кавычек) не жил подолгу в республиках Средней Азии, да и Кавказа, и мысли их о российских грехах, относящиеся к прошлому, теперь отдавали архаикой и чистым теоретизированием. Им и невдомек был ход мыслей, присущих трезво мыслящим людям, не одурманенным националистическими, пещерными чувствами, которые вывели сотни, если не тысячи людей на площадь Брежнева с палками, утыканными гвоздями. Вот что писал безусловно смелый и, может быть, более отчаянный, чем Наташа Иванова, казах Евней Елгезекжан в статье «Конец господства западного человека»:

«...Конец власти западного человека, которого в Казахстане олицетворял собой русский, обернулся катастрофой прежде всего для основной массы коренного населения. Именно он приобщил казахов как к оседлому образу жизни, так и ко всему тому, что называется достижениями цивилизации. Современный казахский аул, откуда в первом или, в крайнем случае, во втором поколении вышли все нынешние казахи, — это совсем не то, чем были аулы кочевников предыдущих столетий. Он путем колоссальных людских потерь эпохи коллективизации создавался изначально как приложение к городам и поселкам, на европейское население которых была возложена функция главной движущей силы развития Казахстана на протяжении всего XX века. Как только эта расстановка оказалась в принципе нарушена, шаткое благополучие казахского аула обрушилось... Таким образом, возникнет ситуация, схожая с африканской реальностью последних десятилетий. Общество коренного населения не обнаружило в себе адекватной потребностям независимого существования способности к самоорганизации. Западный человек, почти полностью преобразовав в течение столетия облик и суть страны, под влиянием последних перемен проникся выездным ажиотажем. За последние годы население Казахстана уменьшилось на два с лишним миллиона...