Русские фамилии - Борис Унбегаун

Итак, если в одних случаях придают фамилии окончание ‑ский/‑цкий с тем, чтобы она воспринималась как дворянская (Разумовский) или духовная (Тредиаковский), то в других случаях стремятся избавиться от этого окончания с тем, чтобы фамилия не воспринималась как украинская (Линицкий).

Фамилии на ‑ский/‑цкий в ряде случаев обнаруживают колебания в ударении, причем в одном из вариантов ударение всегда приходится на предпоследний слог. Так, например, наряду с произношением Му́соргский известно произношение Мусо́ргский; наряду с произношением Ке́ренский приходится слышать и произношение Кере́нский[57]. При этом известны случаи, когда ударение переходит на предпоследний слог: так, отца известного военного историка А. И. Михайло́вского-Данилевского (1790—1848) звали Миха́йловским-Данилевским[58]. Вместе с тем, в XIX в. фамилии на ‑ский/‑цкий с ударением на предпоследнем слоге могут восприниматься как полонизированные, и это может обусловливать искусственное изменение ударения; напомним, что претензия на великорусское происхождение фамилии с таким окончанием фактически означает претензию на происхождение аристократическое (см. выше). Так, в конце XIX в. возникает, по-видимому, произношение Достое́вский: по свидетельству Е. П. Карновича, «сочувственники покойного Достоевского, желая обрусить вполне его прозвание, называют его Достое́вской»[59]; место ударения имеет здесь такое же значение, как и окончание ‑ой, о котором говорилось выше[60].

Фамилии на ‑ов/‑ев. Если фамилии на ‑ский/‑ской (‑цкий/‑цкой) могли быть противопоставлены всем прочим фамилиям как специфически дворянские, то фамилии на ‑ов/‑ев могли сходным образом противопоставляться фамилиям прозвищного типа, т. е. вообще не имеющим какого бы то ни было специального окончания. Так, персонаж комической оперы Я. Б. Княжнина «Сбитенщик» (ок. 1783 г.) Волдырев, который характеризуется как «купец, переселившийся в Петербург из другого города, где он назывался Макеем», заявляет: «…я из своей отчизны переселился в Питер, и к старинному имени приклеил новое прозвание, которое, по обычаю прочей нашей братьи охотников дворяниться, кончится на ов»[61]. Совершенно так же в романе П. И. Мельникова-Печерского «В лесах» крестьянин Алексей Лохматый, переехав в город и записавшись в купеческое сословие, превращается из Лохматого в Лохматова: «…он теперь уж не Лохматый, а Лохматов прозывается. По первой гильдии…»[62]. Надо иметь в виду, что у крестьян в это время обычно не было фамилий в собственном смысле, а были прозвища, которые имели более или менее индивидуальный характер и во всяком случае могли восприниматься как индивидуальные наименования. Наличие фамилии, тем самым, оказывается социально значимым, оно выступает как социальный признак, характеризующий прежде всего дворянское сословие; естественно, что купцы в этих условиях могли подражать дворянам («дворяниться», как выражается купец у Княжнина)[63].

Вообще, в условиях, когда фамилиями обладают не все, наличие фамилии приобретает очевидную социальную значимость. Вместе с тем, фамилия противопоставляется прозвищу как родовое наименование — индивидуальному. Поскольку индивидуальное наименование (прозвище) характеризует конкретное лицо, актуальным оказывается его непосредственное значение; напротив, значение родового наименования, т. е. фамилии — собственно говоря, ее этимология — как правило, вообще не воспринимается. Так, прозвище Седой как признак индивида ассоциируется с сединой; ничего подобного не происходит между тем, с фамилией Седов; и т. п. Тем самым, стремление избавиться от прозвища в каких-то случаях может быть связано со стремлением избавиться от тех семантических ассоциаций, которые в нем (прозвище) заложены.

Мы говорили о случаях превращения прозвища в фамилию. Возможны, однако, и другие случаи — превращение фамилии в прозвище; при этом, как правило, понижается социальный статус именуемого лица и может актуализоваться значение прозвища. Так, в 1689 г. Сильвестр Медведев — известный книжник и справщик московского Печатного двора — за участие в заговоре Шакловитого, согласно документальному свидетельству, «лишен был образа [иноческого] и именования: из Сильвестра Медведева стал Сенка Медведь»[64]. Итак, ставши расстригой, он получает свое прежнее имя (Семен), которое он имел до того, как стал монахом; но одновременно он лишается своей фамилии (Медведев), которое превращается в значимое прозвище (Медведь), — это соответствует резкому понижению социального статуса Медведева, который вскоре после того был приговорен к смертной казни[65]. Сходным образом, когда Иван Грозный казнил князя Андрея Овцына, последний, по свидетельству современника (Генриха Штадена) был «повешен в опричнине на Арбатской улице; вместе с ним была повешена живая овца»[66]. И в этом случае актуализируется значение фамилии (или, вернее, ее этимология), которая тем самым как бы превращается в прозвище — повешенная овца призвана символически свидетельствовать о наименовании повешенного князя. В подобных случаях время как бы обращается вспять, человек возвращается в прежнее состояние — и это глубоко символично.

Любопытно привести пример аналогичного явления — превращения фамилии в прозвище — совсем из другой области, относящейся уже к нашему времени. Речь идет о школьных прозвищах, которые восходят, как правило, к соответствующим фамилиям. Так, попадая в школу, «Соколо́в» обычно становится «Со́колом», «Попов» именуется «Попо́м», «Киселёв» — «Киселём» и т. п.; этот процесс в точности противоположен процессу образования фамилий, поскольку в свое время прозвища Со́кол, Поп и т. п. преобразовывались в соответствующие фамилии (Соколо́в, Попо́в и т. п.). Существенно, что эти прозвища вновь выступают именно как индивидуальные, а не как родовые наименования, т. е. выступают на правах личного имени: прозвище Сокол относится именно к данному Соколову и т. п. В последнем случае, однако, превращение фамилии в прозвище не свидетельствует о понижении социального статуса: просто этот переход от официального наименования (фамилии) к более интимному индивидуальному наименованию.

Если представители низших социальных слоев стремились, как мы видели, образовать фамилии на ‑ов/‑ев и тем самым избавиться от прозвищ, то для представителей аристократических родов, у которых личные прозвища достаточно давно уже стали фамильными (родовыми), такое стремление, кажется, нехарактерно: здесь адъективные фамилии прозвищного типа (на ‑ой/‑ый/‑ий) могут свободно варьироваться с соответствующими формами на ‑ов/‑ев. Так, Л. Н. Толстой в «Войне и мире» называет Пьера то Безухий, то Безухов — эти формы свободно варьируются в тексте романа, никак друг другу не противопоставляясь[67]. Здесь нет исторической стилизации, т. е. подобные формы, по-видимому, еще могли восприниматься как вариантные. Такая же вариация наблюдается и в фамилии Долгорукий — Долгоруков. В XIX в. кн. П. В. Долгоруков, известный специалист по генеалогии, настаивает на том, что его фамилия должна писаться именно как Долгоруков, но не Долгорукий[68]. Кажется, что дело идет скорее о процессе унификации, чем об исторической достоверности той или иной формы[69].

Наряду с варьированием форм на ‑ов/‑ев и форм на ‑ой/‑ый/‑ий в дворянских фамилиях может наблюдаться и варьирование с соответствующими формами на ‑ово/‑ево. Так, известный историк и общественный деятель князь М. М. Щербатов (1733—1790) мог еще называться Щербатово[70]. По своему происхождению форма на ‑ово/‑ево представляет собой форму прилагательного в род. падеже; таким образом, форма Щербатово должна рассматриваться как промежуточная форма при переходе от формы Щербатой к форме Щербатов (Щербатой → Щербатово → Щербатов)[71]. Иначе говоря, подобно тому, как «Иван Петров сын Федорова» превращается в «Ивана Федорова», так и «Иван Петров сын Щербатово» превращается в «Ивана Щербатова»[72]. Нет ничего удивительного в том, что в дворянских фамилиях — которые оформились раньше других фамилий и отличаются относительно большей консервативностью — могла закрепляться именно такого рода промежуточная форма: Дурново́, Хитрово́, Сухово́, Недоброво́, Благово́, Плохово́ и т. п. (с ударением на последнем слоге). Вместе с тем, обращает на себя внимание то обстоятельство, что подобные фамилии сохраняются обычно в том случае, когда они образованы от прилагательного с отрицательной характеристикой[73]: можно предположить, что образованию таких фамилий способствовало стремление их носителей избавиться от ассоциации с соответствующими прилагательными (это же стремление могло обусловливать и изменение в месте ударения)[74]. Фамилии на ‑ово́/‑ево́ должны считаться, таким образом, специфически дворянскими.