Цветок камнеломки - Александр Викторович Шуваев

– Отказал, разумеется. Категорически потребовал, чтобы он срочно ушел в отпуск и отправился в санаторий… профильный. Он очень резко отказался… практически послал, – понимаете? – я потребовал, чтобы он подписался под отказом, думал хоть так на него повлиять. Но на него и это не подействовало. Подписал не моргнув и глазом…

– Почему не сигнализировали?

– Обещал. Вот только он напомнил мне о врачебной тайне. Сколько раз плевал я на это самое обстоятельство, – даже и не думал о нем нисколько, – почему на этот раз не плюнул? А!

– А заговариваться, – заговаривался, – вдруг вспомнил Игорь Иртенев, – я сам был свидетелем. После того, как ему открылось… истинное положение вещей, он мог говорить только об этом, а начав – не мог остановиться, перескакивал с одного на другое, приводил бесконечные примеры, желчно шутил по поводу этих примеров и сам же смеялся своим шуткам, этак отрывисто, вдавался в какие-то никому не нужные подробности, а потом вдруг снова возвращался к оставленной было линии разговора… Теперь понятно – от бессонницы.

– Доктор, – а как у него было с давлением?

– Мы покончили с гипертонической болезнью у своих сотрудников. Совсем. А если вы имеете ввиду инсульт, так забудьте: нет у него сколько-нибудь существенных очагов. Ни кровоизлияния, ни ишемии. Сто процентов.

– А последней каплей, понятно, была это злосчастная операция, эта самая "Гоби". Он воспринял эту историю, – неприятную, даже где-то трагическую, но не более того, – как крах дела всей своей жизни! Как… Как какую-то прямо-таки вселенскую катастрофу! Да она, может, года через два семечками покажется…

– Трудно быть адекватным на фоне такого переутомления и таких переживаний, – плюс бессонница! – тут любой пустяк может переломать даже самую крепкую спину.

– Кстати, – многие описывали, что в подобных обстоятельствах возникает феномен "суженного сознания", когда первое попавшееся решение, даже самое неудачное, которое в других условиях было бы немедленно отброшено, воспринимается, как единственно-возможное. Карпов рассказывал про такой случай из своей практики.

– Толя? – Заулыбался вошедший Феклистов, садясь, и наливая себе и, опять-таки, ближайшим соседям. – Землячок мой? Как же – как же…

– Кто? – Вылупился на него Керст, вошедший поперхнулся и в ответ вылупился на Керста, а тот, как-то невпопад, продолжил, – а ведь это, братцы, веха! Что-то кончилось. И бог весть, что дальше-то будет…

– Мы были шибко заняты, и не заметили, что кончилась всего-навсего наша молодость. И не следует пыжится, и перед собой хотя бы не хрена надувать щеки, потому что уже не мы теперь тащим, везем и толкаем вперед этот неподъемный воз, а он волочет нас за собой, и бог весть, что дальше будет…

Нелепые слова эти не остались без последствий, нелепых, пожалуй, не менее. Вечером этого дня Гельветов тихонько заперся в кабинете, открыл сейф, замаскированный книжной полкой, и достал оттуда сокровенные сорок две страницы, некогда написанные им за время, чуть большее половины суток, и поданные незабвенному Вазгену Балаяну. Обретя практически безраздельную власть в пределах нынешнего треста, он распорядился отыскать тогдашний свой отчет и под роспись передать ему, для хранения в личном архиве. Казалось ему, что документ этот станет бесценной реликвией, и нет нужды, что истинную цену ему будет знать лишь он один: ценя себя трезво, как ценил и все, Гельветов знал, что является предельным индивидуалистом, и то, что мнения всех остальных, сколько их ни есть на белом свете, интересуют его постольку-поскольку, принимаясь к сведению, но ничего не решая. На самом деле, получив бумаги в исключительное пользование, он вдруг поразился нелепости собственной затеи, и с тех пор ни разу их не читал, не доставал и не трогал. Этот случай был первым за несколько лет и первым по факту. За истекшее десятилетие не больно-то качественная бумага успела пожелтеть, и даже начала крошиться по краям, паста шариковой ручки выцвела и, местами, поменяла свой цвет. Документ вдруг напомнил ему цветок шиповника, позабытый между листами какого-нибудь никогда не раскрываемого кодекса еще в девятнадцатом веке: высохший до невещественности, прозрачный, и хрупкий настолько, что, кажется, готов превратиться в пыль от первого же прикосновения. Перелистывая ломкие листки пальцами, даже отогнутыми от предельной осторожности, решил про себя: нет. Не как засушенный листок из древнего гербария. Как прикрепленная к осоке прозрачная кожица личинки стрекозы после того, как взрослая хищница выбралась наружу, обсохла, расправила крылья – и улетела, и не найти, не поймать, не догнать, и ничего-то не вернуть, и напрасны любые сожаления. Радоваться, впрочем, тоже бесполезно, потому что, трезвый, он трезво отдает себе отчет: это ДЕЙСТВИТЕЛЬНО не он, давно уже – не он, а прошлого нет, и нельзя его поправить, да и не стал бы он ничего поправлять, потому что устал, потому что тоскливый ужас охватывает от одной только мысли браться за подобное – еще раз. Увидав, что на последней странице, между тогдашней датой, выведенной тогдашней его рукой, и казенным штампом есть с четверть странички свободного места, взял ручку и написал: "Дело, начатое мной в день, дата которого указана выше, считаю законченным ввиду полной бессмысленности дальнейших усилий: все, что я могу еще предпринять в этом направлении, не окажет на дальнейшее сколько-нибудь существенного влияния. Понимание действительно способно прекратить любое действие, но приходит исключительно только тогда, когда поздно бывает хоть что-то прекращать. Закончено 28.05.8*. Гельветов."

Часть вторая. Вкус ягодок

XXVIII

– Не-ет, – медленно покачал головой Островитянин, – "самый низ" в моем случае обозначает перевод в рядовые аналитики. Которые слушают "Маяк" начиная с самого: "П-пам-мм!!!!" – в шесть часов утра, – знаете? – читают "Правду", и обедают бутербродами, не снимая нарукавников. Если придерживаться данной терминологии, то я опускаюсь ниже дна выгребной ямы. Самое интересное, что сам же и напросился.

– Простите, я что-то не понимаю, вы что…

– Вот именно. Постараюсь разобраться, что и как, на месте. Давно пора, знаете ли… Как в американском флоте: обязательно с корабля – в штаб, из штаба – на корабль. Похоже, что это просто необходимо.

– Вы? С бесшумным пистолетом, фотоаппаратом-пуговицей и ампулой яда в воротнике? Это, знаете ли, как-то