Горчаков. Пенталогия (СИ) - Пылаев Валерий

Может, кто-то еще внутри, остался поработать сверхурочно. Сама Настасья, конечно же, каждый день крутила гайки допоздна. Кажется, иногда даже спала прямо здесь, в мастерской, забившись под одеяло в подсобке с работающим на полную катушку радиатором. Декабрь еще не успел полноценно вступить в свои права, и погода стояла скорее осенняя, но ночи в здоровенном и кое-как отапливаемом помещении наверняка уже были холодные до жути.

Осторожно прикрыв за собой дверь, я прошел через что-то вроде короткого и широкого коридора. За дверью слева располагалась раздевалка и, кажется, даже душевая, за ней — вход в подсобку. И только потом начиналась, собственно, мастерская: огромное помещение почти квадратной формы.

По сравнению с моим прошлым визитом сюда, внутри стало явно светлее. Похоже, Настасья все-таки не пожадничала и заказала дополнительные лампы. Но на всю площадь не хватало даже их — так что я мог спокойно расположиться в тени у подсобки, оставаясь незамеченным. И наблюдать.

Мастерская запросто бы вместила и десяток машин, но сейчас тут находилась только одна. Точнее — пока еще остов, скелет машины, обросший даже не половиной внешних деталей. Под новый проект Настасье удалось неведомо где раздобыть двигатель от “Мерседеса” — старой модели, производства еще пятидесятых годов. Трехлитровая рядная “шестерка” выдавала при толковой настройке две сотни с небольшим лошадиных сил. Не самый могучий и амбициозный мотор — но и на него нашелся свой покупатель.

Отец одного из бывших однокашников по Александровскому лицею, хотел получить что-то “стильное, современное, умеренно-экономичное, практичное, надежное, непременно отечественной сборки — и за разумные деньги”. На тот момент мы с Настасьей не купались в заказах — так что взялись без особых раздумий. Машина одним махом сожрала три четверти всего заложенного бюджета — зато и появилась на свет буквально из ничего за какие-то две с половиной недели. Конечно, еще многое предстояло сделать — поставить коробку, оформить салон, доделать кузов… прикрутить колеса, в конце концов — но многое уже было позади. Я даже мог кое-как разглядеть наваренный на решетку радиатора хромированный значок — стилизованные и чуть наложенные друг на друга буквы М и Г.

Мастерские Горчакова.

Настасья скрылась под капотом чуть ли не целиком — из угла у подсобки я имел удовольствие наблюдать только ноги и… тазобедренную композицию — как сказал бы Богдан. Рабочая куртка висела на полуоткрытой двери. Видимо, дева-конструктор так распалилась, что ей даже стало жарко.

Любовь к работе грела Настасью лучше любой печки.

А может, тепло дарила музыка. Из проигрывателя на верстаке доносились бодрые аккорды хард-рока. Какие-то очередные модные британцы или парни из Штатов — в последнее время следить за музыкальными новинками категорически не хватало времени. Кто-то выкрутил громкость до упора, и надрывающийся динамик прибавлял перегруженным гитарам хрипа и злости. Но Настасью это, похоже, совершенно не беспокоило — скорее наоборот. Она даже пританцовывала на месте — одними ногами, не отрываясь от мотора. Смотрелось это забавно — но одновременно и довольно… симпатично. Во, всяком случае, просто стоять и смотреть я уже не мог — да и не хотел.

Когда я подкрался и положил руки Настасье на бедра, она завизжала и подпрыгнула. Если не на высоту собственного роста, то на половину — уж точно. Развернулась в воздухе, едва не заехав мне локтем в лицо, отпрянула, уселась на крыло машины — причем так, что ее ноги оказались от меня по сторонам.

В самый раз чтобы обхватить.

— Добрый вечер, Настасья Архиповна, — улыбнулся я. — Смотрю, ты рада меня видеть.

— Да тьфу на тебя, благородие! Напугал…

Настасья бесцеремонно толкнула меня в грудь, оставив на пальто отпечаток ладони, спрыгнула с машины, сердито посмотрела исподлобья — и только потом улыбнулась.

— Ты как пробрался-то? — поинтересовалась она — Я тебя даже не видел.

— Там. — Я махнул рукой в сторону подсобки. — Полюбовался тобой немного.

— Полюбовался он… У меня чуть сердце наружу не выпрыгнуло. Сам знаешь — тут по вечерам всякие ходят — а у меня дверь открыта. — Настасья покачала головой. — А если бы я тебе ключом в лоб дала?

— Ну, если бы дала — то так мне и надо. — Я пожал плечами. — А дверь — закрывай. Ты мне живая нужна.

— Не учи ученую. — Настасья смущенно хихикнула и высунула язык. — Ладно… Чай пить будешь? Или опять повезешь меня высший свет охмурять?

— Чай, — рассмеялся я. — Хватит с нас пока высшего света.

— Да вообще бы туда больше не ходила! — Настасья сердито сверкнула глазами и прибавила — уже тише: — И тебя бы не пустила. Знаешь, как я волновалась?!

Я неопределенно покачал головой. Похоже, Настасья до сих пор почему-то винила себя, что удрала вниз вместо того, чтобы броситься ко мне — но обсуждать события во дворце Юсупова я отказался наотрез. Так что ей пришлось довольствоваться тем, что написали в газетах. Которые, видимо, на этот раз прижали крепче обычного. Даже скандальный “Вечерний Петербург” отделался весьма водянистой и расплывчатой статьей про суматоху и стрельбу на приеме.

Видимо, на этот раз Ленину редакцию навестил кто-то куда серьезнее меня.

Не дождавшись ответа, Настасья снова смерила меня недовольным взглядом, покачала головой — и зашагала к подсобке. Воткнула в розетку чайник и принялась раскладывать по столу чашки, нарезанную и оставленную кем-то булку, колбасу, печенье из коробки…

Что-то в ней изменилось. Не то, что я уже и так мог наблюдать — другое. Тонкое и неуловимое. Нет, темперамент и фирменная “колючесть” никуда не делись, и все же Настасья теперь казалось куда спокойнее. Не мягче — скорее просто взрослее, увереннее. Серьезнее.

Я мог только догадываться, чего ей стоит держать в руках свою бригаду, в которой были мужики вдвое старше нее самой. Конечно, одно упоминание моего имени могло решить многие вопросы, но уж точно не превратилось в универсальную палочку-выручалочку.

— Как ты тут? — спросил я, закидывая в кружку пару кусков сахара.

— Да так, благородие… По-разному.

Похоже, мое появление — а может, и воспоминания о стрельбе во дворце — всколыхнуло в Настасье что-то, о чем она не желала вспоминать. И мне, конечно, не хотелось дергать ее без надобности… Но я пришел в мастерскую вовсе не проверить, как идут дела с машиной. Не обсудить покупку нового сварочного станка взамен сгоревшего или аренду мастерской. И даже не ради пары шикарных ног ее хозяйки.

Мне нужны были ответы… хоть какие-то.

— Насть, — осторожно начал я. — А тебе приходилось слышать о… народовольцах?

Настасья отвела глаза в сторону и принялась разглядывать чайник — будто от ее взгляда он каким-то чудом мог закипеть быстрее. Мой вопрос то ли застал ее врасплох, то ли оказался просто неприятным.

Я не собирался давить — просто сидел и ждал, пока она заговорит.

— Слышала… Как про них не слышать? — Настасья пододвинула себе чайник с заваркой. — Говорят, это они тогда… ну, во дворце.

И кто-то говорит слишком много — если уж даже вчерашняя крепостная знает или, по крайней мере, догадывается, что к чему. Газеты, разумеется, молчали — но информация просочилась по другим каналам. Разлетелась по столице — а может, и еще дальше.

Хриплый наверняка был бы доволен.

— Не знаю, — на всякий случай соврал я. — Вообще ничего в этом не понимаю — поэтому и спрашиваю. Кто они вообще такие?

— Ну… социал-демократы, радикалы. — Голос Настасьи звучал неуверенно — похоже, она сама не очень-то понимала значения слов, которые произносит. — Поэтому их запретили.

— Кто запретил?

— Правительство. — Настасья вдруг заговорила еще тише. — Государыня императрица… Кушай печенье, благородие!

Блюдце вдруг скользнуло ко мне по столу, едва не подпрыгнув. А ней поехала и чашка, в которую Настасья тут же принялась остервенело лить не успевшую толком вскипеть воду.

— Не хочешь говорить? — мягко спросил я. — Почему?