Горчаков. Пенталогия (СИ) - Пылаев Валерий

Ходить в мастерскую или по своим делам в том, что дарил я, Настасья, похоже, стеснялась.

— Укутайся. — Я натянул ей на голову повязанный на плечи пуховый платок. — Замерзнешь.

— Так тут недалеко совсем, благородие…

— Это на машине недалеко, — усмехнулся я. — А мы пешком пойдем, через черный ход. У меня на улице целая “Волга” сатрапов. Ты часто видела, чтобы парни с завода приезжали на танцы с охраной?

Я не собирался брать с собой ни машину, ни уж тем более дедовых “гвардейцев”. Конечно, нехорошо было обманывать парней и сбегать тайком — но я даже не надеялся, что они отпустят меня по-хорошему… Да и какая опасность может подстерегать меня там, где собираются самые обычные парни и девушки с рабочих окраин?

Убийцам с “глушилкой” там делать нечего — а остальные Одаренному не страшны.

Когда мы вышли на улицу, в нос тут же ударил запах завода и табачного дыма. Но какой-то выстуженный, подмерзший — похоже, ночь собиралась быть холодной. Я даже на мгновение пожалел, что не поддел под куртку что-то потеплее.

Но возвращаться, пожалуй, уже поздно. До клуба недалеко — за угол через улицу, даже меньше километра. Вряд ли успею замерзнуть… да даже если успею — уж точно найду способ не навредить здоровью.

Все-таки мы, Одаренные, покрепче обычных людей.

— Только не высовывайся, благородие, ладно? — негромко проговорила Настасья, чуть сильнее прихватывая меня под руку. — Если узнают — разговоров не оберешься… Тебе-то что, уехал и уехал, а мне тут жить. И ребятам моим из мастерской — тоже.

— Буду вести себя прилично, — пообещал я. — Тише воды, ниже травы.

Действительно — Настасью здесь, похоже, знали. И если не любили, то уж точно относились неплохо. Пока мы шли до соседней улицы, с ней здоровался чуть ли не каждый встречный. И молодые парни, ее ровесники, и взрослые мужики лет по сорок с чем-то кивали, махали руками, иногда негромко бормотали что-то приветственное — но подходить не подходили. То ли стеснялись, то ли…

— А ты тут, похоже, звезда, — улыбнулся я. — Со всеми дружишь.

— Ну, не со всеми, конечно. — В голосе Настасьи послышалось едва заметное недовольство. — Некоторые плюются, барыней за глаза называют. Но мало их… Так то тут народ хороший, честный. Знают, что работаю, а не за длинные ноги свое имею.

Забавно. В глазах части местных работяг вчерашняя крепостная сама стала чуть ли не какой-то помещицей из мелких нетитулованных дворян. Неведомо откуда взявшийся капитал, своя мастерская, знатные клиенты, наемные работники… Для кого-то этого оказалось достаточно, чтобы причислить Настасью к тем самым угнетателям, о которых так красиво распространялся Хриплый.

Но она, к счастью, не брала таких на работу — и не брала бы, даже будь у нее какие-то особенные проблемы с кадрами. Но проблем не было — местные выстраивались чуть ли не в очередь. Хотя бы потому, что платила им Настасья чуть ли не вдвое больше, чем на Путиловском — я сам подписывал отчетные ведомости.

— Здорово, конечно, благородие.

— Что именно? — уточнил я.

— Да так… Идем с тобой на танцы. — Настасья придвинулась чуть ближе и опустила голову мне на плечо. — В обычный клуб, как простые, без всей этой… мишуры. И расшаркиваться ни с кем не надо.

— Это точно, — рассмеялся я. — Тут за такое, наверное, могут и побить.

— Могут! — Настасья легонько толкнула меня локтем в бок. — Так что ты давай тут без этих, благородие.

До клуба мы добрались быстро, всего за несколько минут. Я сразу узнал его среди соседних домов — точно-таких же приземистых и громоздких, из темного, будто подкопченного кирпича, с торчащими вверх железными трубами. И вовсе не по наличию вывески: если она и была, то совсем крохотная и неприметная, где-нибудь на входной двери.

У которой толпились человек пятнадцать-двадцать. В основном парни лет по шестнадцать-двадцать с хвостиком, но попадались и девушки. Папиросами дымили все до единого — похоже, некурящая публика осталась внутри, чтобы не пропустить основное веселье. Судя по нестройным звукам, доносившимся и-за двери клуба, играла живая группа. Пусть не такая крутая и профессиональная, как у Гижицкой — но все-таки не запись с пластинки, выведенная в маломощный и дешевый усилитель.

Вообще, все это чем-то неуловимо напоминало “Кристалл”. Конечно, не экстерьером и богатством публики — по соседству я увидел всего две машины, одна из которых и вовсе оказалась таксомотором. Скорее атмосферой всеобщего пятничного веселья. Даже те, кто отпахал целую неделю на заводе или еще где-нибудь, вполне могли позволить себя поплясать допоздна перед выходным днем. Молодежь пришла развлекаться — и, вне зависимости от сословия, вела себя примерно одинаково.

С той только разницей, что почти никто не смотрел оценивающим взглядом. Никто тут же не начинал по привычке прокручивать в уме общих знакомых в высшем свете, влиятельных родственников или имена бессчетных троюродных тетушек и дядюшек, о здоровье которых непременно следовало справиться. Никто — скорее всего, про себя, но все же — не вспоминал скандальные хроники, в которых юный князь Горчаков не раз оказывался… тем еще фруктом, хоть и неожиданно обретшим высокий статус.

У клуба для местных всем было на меня плевать. Нет, конечно, в нашу сторону поглядывали — но явно из-за красотки-Настасьи, а не из-за худощавого парня в кожанке не по размеру. И это принесло какое-то странно-приятное облегчение — будто с моих плеч сняли разом груз и титула, и обязанности соблюдать неписаные правила высшего света, и все прочие утомительные обязанности юнкера и дворянина, которые следовало держать в голове — и не забывать ни на минуту.

Что-то похожее я чувствовал разве что в училище. В дортуаре, где моя койка стояла рядом с койкой самого обычного пехотного унтера. На учениях в поле, в классах, а столовой и, пожалуй, больше всего — в нарядах, беспощадных ко всем одинаково. Конечно, многие уже знали и о моем происхождении — а может, даже о статусе фактического наследника рода. Если не однокашники, то начальство и ротный — уж точно. Но за толстыми стенами Владимирского пехотного все это мало что значило. Все мы носили одинаковую форму, ели по утрам одинаковую кашу, мерзли в одинаковой грязище на стрельбище — и были равны перед уставом… хотя бы на первый взгляд.

Богдан, Иван, благородный подпоручик Подольский и даже Чингачгук — презренный “красный” юнкер Артем Волков — стали моими товарищами. И их дружба стоила для меня куда больше десятков великосветских рукопожатий, за которыми всегда лицемерно скрывались расчет, страх, равнодушие и в лучшем случае — симпатия, которая никого и ни к чему не обязывала. Однокашники юнкера были настоящими — и если и ценили меня, то уж точно не за имя, титул и родовой Дар.

Во всяком случае — хотелось так думать.

— Ты чего, заснул, благородие? — Настасья помахала ладонью перед моим лицом. — Пошли-ка внутрь. Не май месяц.

Если снаружи местный клуб напоминал очередной то ли завод, то ли склад — каковым, вероятнее всего, раньше и являлся — то сразу за гардеробом я будто попал в другой мир. Света здесь, конечно, не хватало, даже с поправкой на неизменно присущий подобным заведениям полумрак. Внутреннее убранство не блистало ни богатством, ни изысканностью, да и аппарат на сцене оставлял желать лучшего — судя по тому, как музыкантам приходилось над ним издеваться, чтобы выдать более-менее громкий и ровный звук.

И все же это напоминало “Кристалл” куда больше, чем я мог ожидать. Столики по сторонам, отдельная зона у сцены, отведенная, похоже, для самых крутых из местных завсегдатаев, фотографии голливудских актеров и рок-звезд на стенах, битком набитая танцевальная площадка посередине и длинная барная стойка. Хозяин каким-то чудом сумел раздобыть здоровенные цветастые логотипы “Кока-колы” и пары американских сортов пива. Правда, я сильно сомневался, что здесь их вообще разливают — стоят импортные напитки наверняка втрое дороже российских.

Многие ли здесь могут себе такое?