Колосья под серпом твоим - Владимир Семёнович Короткевич
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И все-таки она ждала.
У нее был такой счастливый вид, что Ярош Раубич склонился к ней. Глаза без райка виновато улыбнулись.
— Что с тобою, доня?
— Ничего, — нескладно ответила она. — Мне кажется, должно что-то случиться.
— У тебя всегда должно что-то случиться, — заметил степенный Франс.
Наталка кинулась защищать свою покровительницу, хотя и боялась, что могут раздумать и отвезут назад.
— И непременно случится... Непременно... Ты не трогай ее, Франс.
— А что тут делает черна галка? — спросил Франс. — Неужели тоже на бал?
Наталя утихла. Но тут отец неодобрительно взглянул на Франса.
— Нельзя так, — произнес он, и пани Эвелина поддержала его.
Тогда сунул свои три гроша синеглазый акварельный Стась:
— Франс думает, такой уж он взрослый пан, чтобы на Майку сипеть. Сам бы никогда не попросил матушку, чтобы нас на бал забрали. Сам бы за всех отпел, отплясал... И съел бы тоже... один...
Франс засмеялся. Поднял Стася на руки и прижал свеженькое лицо брата к своему матово-бледному лицу.
— Ну извини... Извини меня, желанный Стах. Ей-богу, не буду.
А пан Раубич смотрел на детей и думал, что Франс взрослый парень. Да и Майка уже почти взрослая паненка... Он думал и с мучительной улыбкой, словно каторжник свою цепь, вертел железный браслет с трилистником, всадником и шиповником на холмике. Вертел вокруг запястья руки.
...Итальянские аркады белого дворца, перечеркнутые черными факелами тополей, открылись в конце аллеи. Пылали сплошные окна. По кругу медленно подъезжали к лестнице кареты и брички. Плыла по ступенькам вверх пестрая толпа.
Майка сошла на землю и, рядом с Франсом, двинулась навстречу музыке, свету, душистой теплоте. Музыка пела что-то весеннее, такое мягкое и страстное, что слезы просились на глаза.
Ей казалось, что это не ступеньки ведут ее вверх, а что это она сама вырастает выше и выше, вплоть до добрых певучих звезд. Словно скрипки пели в душе, и от той высоты, на которой она находилась, счастливо и испуганно падало сердце. Вот-вот оборвешься и полетишь вниз. И будешь падать вечно. И не будет этому конца.
На верхней ступеньке стоял Вежа с паном Юрием и пани Антонидой.
— Раубич, — тихо произнес старик. — Радость, радость мне... А ты слышал, что царек сказал на приеме московских предводителей дворянства?
Поднял палец.
«Существующий порядок владения душами не может оставаться неизменным...» O! Как думаешь, радость?
Широковатое в челюстях лицо Раубича заиграло жесткими мускулами. Тень легла в глазницах.
— Если бы это от чистого сердца — радость была бы. А так, по-моему, что-то вроде предложения Брониборского. Говорит о радости, а у самого челюсти, как у голавля, хищные.
— И я думаю, — иронически улыбнулся дед. — В либерализм играет. Как его дядя. Ну и закончит тоже... соответственно... Гули все... Les merveilles gymnastiques.
Узкая, до смешного маленькая ручка пани Антониды тронула деда за локоть.
— Отец, тут дети.
Дед замолчал. Потом взглянул на невестку и довольно добродушно улыбнулся. Он очень смягчился к невестке за эти году: был благодарен за внука.
— Пани Эвелина, — улыбнулся пан Юрий, — радость райская, что приехали... Франс, вы важны, как магистр масонов... А Стах... Нет, смотрите вы, какой наш Стах... А ты, Наталенька, все молодеешь. Что с тобой дальше будет, олененок?
Смеялись снежные зубы.
— И Майка, — неожиданно серьезно заговорил он, — Вы сегодня изумительны, Майка... Алесь сейчас придет. Он пошел разместить хлопцев.
Вежа смотрел на Майку.
— Ты? — спросил он. — Сколько ж это?
— Шестнадцать, — ответила пани Эвелина.
— Та-ак. Пожалуй, теперь уже тебя не назовешь чертиком...
— Что удивительного, — пояснил Раубич. — Окончила институт.
Детей отвели в их зал, в тот самый, где когда-то дети разбили вазу. Майка вспомнила: черепок с хвостом синей рыбки до сих пор лежит в шкатулочке.
В зале лакеи скребли восковые свечи на дубовые кирпичи пола. Дети потом, танцуя, разнесут все ногами. Будет лучше, нежели специально натереть.
Майка смотрела, как радостно бросились друг к другу в объятия синеглазый вальяжный Стась и мягкий, нежный Вацек, такой похожий и одновременно такой не похожий на старшего брата: гибкий, нервный, чистый, как прозрачная льдинка. Наталя прыгала вокруг них, хлопая в ладошки и смеясь так, что в горле словно колокольчик звенел. Смеялась и закатывала глаза. Очень радовалась, что взяли.
Майке сразу подумалось: «А нам теперь сюда, в эту комнату, уже нельзя. Мы теперь взрослые».
На миг пришло сожаление. А потом опять возвратилась радость.
Она вступала в зал с тем же чувством, что и прежде. Видела, как от двери смотрят на нее глаза пана Юрия и пани Антониды. Смотрят с каким-то осторожным ожиданием. И в сердце родился неосмысленный протест: «Зачем они так смотрят на меня?»
Мысль сразу же исчезла. Так как пестрая стайка людей окружила ее.
— Это кто? Бог мой! Ядя! Яденька!
Яденька стояла все такая самая, все так же похожая на куклу. Но она была... она была едва ли не с Майку ростом. Тоненькая, изящная...
— Маюнька! Маюнька! — смеются синие глаза.
А потом пошло. Черный улыбчивый Янка и его руки, сильно сжимающие ее ладошки.
— Майка! Майка! — смотрит в глаза, словно не верит. — Как мы рады! Как обрадуется Алесь!
— Тебе хорошо, Янка?
— Мне хорошо. Я теперь сын, нареченный Ян Клейна.
...Куда это смотрит мимо нее длинный, такой «постаревший» Янка?
Михалина посмотрела туда, и в тот же момент на хорах запели скрипки. Словно специально. И от их задумчивого пения опять глубоко упало сердце.
В пяти шагах от нее стоял Алесь и странно, словно испуганно, словно не узнал, смотрел ей в глаза.
Она тоже не сразу узнала его. Совсем взрослый. Вытянулся почти с пана Юрия и, видимо, будет выше. И такой же загорелый. Лицо почти оливковое, и на нем особенно светлые — даже светятся — темно-серые широкие глаза.
Но почему он так растерялся, словно увидел чудо? И что это в нем такое новое?
Ага, глаза стали не такими мягкими. И в осанке нет ничего от медвежонка: стройная, гибкая фигура.
И еще... Ага, вот что еще. Горячая смуглость под носом.
Горячая смуглость. Это красиво, но это как-то подсознательно оттолкнуло ее. Он красив, очень красив, но ей не хочется быть с ним рядом. И одновременно словно хочется...
