Адмирал Хорнблауэр. Последняя встреча - Сесил Скотт Форестер

ж, это годится Пэлью, но не годится ему. Его шурин, поднявшись на следующую ступень, вернулся к фамильному имени, став из лорда Морнингтона маркизом Уэлсли. Другой шурин не смог последовать его примеру, так как фамилия Уэлсли была уже занята, и стал лордом Веллингтоном, чтобы сохранить похожее звучание. Теперь он герцог, куда выше простого барона, и тем не менее они все трое – пэры. Лорды, наследственные законодатели. Маленький Ричард теперь – досточтимый Ричард Хорнблауэр, а по смерти отца станет лордом Хорнблауэром. Забавные формальности связаны с титулами. Взять, например, Барбару: как дочь графа (значение имел только титул отца, а не то, что один ее брат герцог, другой – маркиз), она стояла выше супруги рыцаря и до вчерашнего дня звалась леди Барбара Хорнблауэр. Теперь, когда ее муж – пэр, она – леди Хорнблауэр. Лорд и леди Хорнблауэр. Звучит неплохо. Это высокая честь, венец его профессиональной карьеры. А если совсем честно – глупейший вздор. Мантия и корона. Хорнблауэр, пораженный внезапной мыслью, резко выпрямился на стуле. Нелепое карточное предсказание о золотой короне сбылось. Удивительно смелая догадка со стороны Фримена – сам Хорнблауэр тогда и думать не мог, что сделается пэром. Однако в остальном Фримен попал пальцем в небо. Он пообещал опасность и белокурую женщину. С завершением войны все опасности остались позади, и в его жизни нет белокурых женщин, если не считать белокурой Барбары с ее голубыми глазами и светло-русыми волосами.

Он с досадой встал и, наверное, заходил бы по комнате, но тут из спальни вышла Барбара, одетая для приема в посольстве. Прием устраивался в честь Бурбонов, и дамы обязаны были явиться в белом, даже если оно им не к лицу: быть может, идя на такую жертву, женщина лучше всего свидетельствует свою верность восстановленной династии. Хорнблауэр взял шляпу и плащ, готовый ее сопровождать. Ему подумалось, что он делает это сороковой раз за последние сорок дней.

– Мы не пробудем у Артура долго, – сказала Барбара.

Она имела в виду своего брата, герцога Веллингтона, который недавно совершил внезапную метаморфозу: из командующего войсками, воюющими с Францией, – в посла его британского величества при французском дворе.

Хорнблауэр глянул удивленно.

– Нам надо будет поехать к Полиньякам, – объяснила Барбара, – на встречу с мсье принцем.

– Хорошо, дорогая, – ответил Хорнблауэр. Он был уверен, что вполне успешно скрывает свое недовольство.

Мсье принц – принц Конде, представитель младшей ветви Бурбонов. Хорнблауэр постепенно осваивался с мудреным устройством французского общества – устройством, целиком перенесенным в этот век из прошлого, – и про себя гадал, неужто никто, кроме него, не видит, какой это нелепый анахронизм? Мсье принц. Мсье герцог – герцог де Бурбон, кажется. Мсье – просто мсье, без добавлений – граф д’Артуа, брат и наследник короля. А вот монсеньор – герцог Ангулемский, сын мсье; и если его отец переживет своего брата, он станет дофином. Самое слово «дофин» архаичное, попахивающее Средними веками. А главные отличительные качества будущего дофина – упрямая твердолобость и пронзительный смех, напоминающий куриное квохтанье.

– В британское посольство, Браун, – сказал Хорнблауэр.

– Да, милорд.

За те сутки, что Хорнблауэр носил новый титул, Браун ни разу не сбился. Его хозяин, наверное, отдал бы все, чтобы тот машинально произнес «есть, сэр», однако Браун был выше таких оплошностей. Удивительно, что он решил остаться слугой, хотя мог бы преуспеть в чем-нибудь ином.

– Ты меня совершенно не слушаешь, – сказала Барбара.

– Извини, дорогая, – ответил Хорнблауэр, поскольку отпираться не было смысла.

– Это действительно очень важно, – продолжала она. – Артур едет в Вену представлять нас на конгрессе. Каслри вынужден вернуться в Англию и заняться парламентом.

– Артур оставляет посольство? – спросил Хорнблауэр, чтобы поддержать светский разговор.

Карета громыхала по мостовой; в свете редких фонарей за окнами мелькали мундиры разных стран и родов войск – бурление парижской жизни первых послевоенных недель.

– Конечно. Это куда важнее. В Вену съедутся все представители всех королевских дворов.

– Да, понимаю.

Конгресс будет вершить судьбы мира.

– Вот что я собиралась тебе рассказать. Артуру необходимо быть с дамой – там, разумеется, будут беспрестанные балы и приемы, – и он приглашает меня.

– Боже! – Светский разговор внезапно привел на край пропасти.

– Ведь правда замечательно? – спросила Барбара.

Хорнблауэр чуть не ответил: «Да, дорогая», но тут его душа взбунтовалась. Он уже и так терпит ради жены бесчисленные муки, а эта пытка станет еще более изощренной и долгой. Барбара будет хозяйкой салона, спутницей самого влиятельного депутата на важнейшем конгрессе мира. Хорнблауэр уже знал, что для дипломатии намек, брошенный в гостиной, порой важнее заявления кабинета министров. Гостиная Барбары станет средоточием интриг. Она будет хозяйкой дома, Веллингтон – хозяином, а он сам – кем будет он? Еще более лишним человеком, чем сейчас. Хорнблауэр представил себе трехмесячную череду приемов, театров и балов, себя за пределами внутреннего круга – и даже за пределами внешнего. Никто не доверит ему министерских секретов, а мелких светских и политических дрязг он будет сторониться сам. Рыба, выброшенная на песок, – неплохое сравнение для флотского офицера в венских салонах.

– Ты не отвечаешь мне? – спросила Барбара.

– Будь я проклят, если туда поеду! – ответил Хорнблауэр. Удивительно, что, при всем своем такте, при всей интуиции, в редких спорах с женой он пускал в ход кузнечный молот, когда хватило бы мухобойки.

– Ты не поедешь, дорогой?

На протяжении одной короткой фразы тон Барбары переменился от расстроенного в начале до враждебного в конце.

– Нет! – взревел Хорнблауэр.

Он так долго сдерживал в себе пар, что теперь взорвался.

– Ты лишишь меня главного события в моей жизни? – проговорила Барбара ледяным тоном.