Адмирал Хорнблауэр. Последняя встреча - Сесил Скотт Форестер

Хорнблауэр силился побороть свои чувства. Уступить было бы легко – очень легко. Но он не уступит. Это просто не в его силах. И все же Барбара права: поехать с братом на конгресс, решать вместе с ним судьбы Европы – замечательно. С другой стороны, Хорнблауэр не имел ни малейшего желания вливаться в клан Уэлсли, а уж тем более – на правах самого малозначительного члена. Он слишком долго был капитаном корабля. Ему не по душе политика, даже политика европейского масштаба. Он не хочет целовать руки венгерским графиням и болтать о пустяках с русскими великими князьями. Это было занятно в прошлом, когда от умения вести себя в обществе зависела его профессиональная репутация, и тогда он справлялся. Но поддерживать образ светского льва без всякой конкретной цели – нет уж, увольте.

Ссоры в экипажах обычно достигают пика к концу поездки. Карета остановилась, и слуги в ливреях Веллингтона открыли дверь раньше, чем Хорнблауэр успел объясниться или принести извинения. Входя в посольство, он искоса смотрел на жену: ее щеки раскраснелись, глаза опасно блестели. Такой она и оставалась до конца приема. Всякий раз, отыскивая ее глазами, Хорнблауэр видел, что Барбара весело болтает или смеется, обмахиваясь веером. Неужели она флиртует? Красные мундиры и синие, зеленые и черные – она постоянно была в центре восторженного кружка. С каждым взглядом Хорнблауэр все больше раздражался.

Однако он поборол досаду и решил загладить свою вину.

– Тебе лучше поехать в Вену, дорогая, – сказал он, когда они, выйдя из посольства, вновь сели в карету. – Ты нужна Артуру, и это твой долг.

– А ты? – Барбара по-прежнему говорила немного холодно.

– Я тебе не понадоблюсь, да и делать мне там нечего. Я поеду в Смолбридж.

– Ты очень добр, – сказала Барбара. Зависимость от мужа больно ранила ее гордость. Просить дозволения – неприятно, выпросить его – ужасно.

Они уже подъехали к особняку Полиньяков.

– Милорд и миледи Хорнблауэр! – громогласно провозгласил дворецкий.

Они засвидетельствовали свое почтение принцу, обменялись приветствиями с хозяином и хозяйкой дома. Что это?.. Нет, не может быть!.. Голова у Хорнблауэра пошла кругом. Сердце бешено колотилось, в ушах стучало, как когда он боролся за жизнь с течением Луары. Все исчезло в тумане, осталось лишь одно лицо. От дальней стены зала на него, неловко улыбаясь, смотрела Мари. Мари! Хорнблауэр провел рукой по лицу, принуждая себя думать ясно, словно в пылу изнурительного сражения. Мари! Всего за несколько месяцев до женитьбы на Барбаре он сказал Мари, что любит ее, и не сильно покривил душой. А когда она сказала, что любит его, он почувствовал на своем лице ее слезы. Мари, нежная, верная, искренняя. Мари, которую он предал, женившись на Барбаре.

Он сделал над собой усилие, подошел, поцеловал ей руку. Она улыбалась по-прежнему скованно. Такой же она была, когда… когда он злоупотребил ее чувствами, словно эгоистичный ребенок, вымогающий последнее у безотказной матери. Хватит ли ему духу вновь посмотреть ей в глаза? И все же он посмотрел. Они глядели друг на друга с притворной веселостью; Мари была в платье из золотой парчи, и Хорнблауэр чувствовал идущее от нее живое тепло. Он попытался мысленно уцепиться за Барбару, как потерпевший крушение – за обломок мачты среди бушующих волн. Барбара – стройная и элегантная, Мари – мягкая и округлая. Барбара – в белом, которое ее портит. Мари – в парче. У Барбары глаза голубые, ясные, у Мари – карие, нежные. У Барбары волосы светло-русые, у Мари – золотисто-каштановые. Нет, не годится думать о Барбаре, когда смотришь на Мари.

А вот и граф, с чудаковатой мягкостью ждет, когда Хорнблауэр его заметит, – добрейший человек в мире. Все его сыновья погибли за Францию; однажды он сказал гостю-англичанину, которого прятал от французских жандармов, что относится к нему как к сыну. Хорнблауэр горячо стиснул ему руку. Наступил тягостный миг. До чего же неловко знакомить своих жену и любовницу!

– Леди Хорнблауэр – госпожа виконтесса де Грасай. Барбара, дорогая, это господин граф де Грасай.

Оценивают ли они друг друга, словно дуэлянты перед поединком, эти две женщины – та, которую он публично избрал, и та, которую тайно назвал своей?

– Господин граф и его невестка помогли мне бежать из Франции, – лихорадочно выпалил Хорнблауэр. – Они прятали меня, пока полиция не прекратила поиски.

– Помню. – Барбара заговорила на своем ужасающем школьном французском. – Я безгранично признательна вам за то, что вы сделали для моего мужа.

Вновь тягостная неловкость. И Мари, и граф смотрели удивленно: по рассказам Хорнблауэра, они представляли его жену совершенно другой. Им неоткуда было знать, что Мария умерла и Хорнблауэр женился на Барбаре, во всем отличной от своей предшественницы.

– Мы бы охотно сделали это еще раз, мадам, – сказал граф. – По счастью, такой надобности больше не возникнет.

– А лейтенант Буш? – спросила Мари. – Надеюсь, он здоров?

– Он погиб, мадам. В последний месяц войны. Он был уже капитаном.

– Ой!

Глупо было упоминать, что Буш стал капитаном. В случае любого другого человека – не было бы. Всякий флотский офицер так алчет повышения, что о случайном знакомом и впрямь можно сказать: «Да, он погиб, зато перед смертью успел стать капитаном». Но не о Буше.

– Очень сожалею, – сказал граф. Он замялся, прежде чем заговорить вновь. Сейчас, когда они вынырнули из кошмара войны, о старых друзьях спрашивали осторожно, боясь услышать скорбный ответ. – А Браун? Силач Браун? Он-то жив?

– Жив и здоров, господин граф. Сейчас он мой камердинер.

– Мы читали о вашем побеге, – сказала Мари.

– Как всегда, пополам с бонапартистской ложью, – добавил граф. – Вы захватили корабль… простите, забыл название.

– «Аэндорскую волшебницу», сударь.