Адмирал Хорнблауэр. Последняя встреча - Сесил Скотт Форестер

– Мне куда приятнее проигрывать в этом доме, чем выигрывать в любом другом.

Граф польщенно улыбнулся.

– Это чрезмерный комплимент, – сказал он. – Могу ответить лишь, что, когда вы в этом доме, мне безразлично, выигрывать или проигрывать. Надеюсь, вы пробудете у нас долго?

– Как и судьба Европы, это зависит от Венского конгресса.

– Вы знаете, что мой дом – ваш, – пылко продолжал граф. – И я, и Мари просим вас считать его своим.

– Вы очень добры, сударь. Можно мне позвонить, чтобы принесли свечу?

– Позвольте мне. – Граф торопливо встал и дернул сонетку. – Надеюсь, вы не слишком устали с дороги? Феликс, милорд удаляется в спальню.

Хорнблауэр поднялся по старым дубовым ступеням, мимо стен, обшитых резными деревянными панелями, сзади на подагрических ногах ковылял Феликс со свечой. Браун клевал носом в гостиной небольшой анфилады комнат, и Хорнблауэр сразу отправил его спать. Боковая дверь вела в коридор, куда выходили комнаты Мари в башне – как хорошо Хорнблауэр их помнил! Поколения Ладонов, графов де Грасай, плели в замке интриги; быть может, короли и принцы проскальзывали через эту дверь к дамам сердца.

Мари ждала, истомленная желанием, истомленная любовью, нежная, сладостная. Хорнблауэр приник к ней, чувствуя, что погружается в покой и блаженство, безбрежные, как залитое солнцем море. Его голова лежала на ее груди, аромат кожи разом умиротворял и пьянил. Мари плакала от счастья, хотя и знала, что ей принадлежит лишь половина его сердца. Да, он жесток, он бездумно эгоистичен, но этот худощавый мужчина, которого она сжимала в объятиях, был для нее важнее всего в мире. Чудовищно, что он вернулся и затребовал ее назад. Она знала, что новые страдания будут горше прежних, и все же понимала, что он таков. Таким она его любит. Время летит стремительно: у нее есть лишь эти светлые мгновения, а за ними – целая беспросветная жизнь. Так надо спешить! Она притянула его к себе, рыдая от счастья, умоляя время остановиться. И оно остановилось. Время застыло, а мир вихрем проносился вокруг нее.

– Можно с вами поговорить, милорд? – спросил Браун.

Он только что поставил рядом с кроватью завтрак на подносе и отодвинул полог. За окном блестела под весенним солнцем Луара. Браун почтительно дождался, когда Хорнблауэр выпьет первую чашку кофе, и лишь потом задал вопрос.

– В чем дело? – Хорнблауэр заморгал со сна.

Браун вел себя как-то необычно: предупредительная осанка камердинера сменилась прежней дисциплинированной выправкой – так настоящий матрос держит голову и плечи, когда его приговаривают к порке или хвалят за отвагу в бою.

– В чем дело? – повторил Хорнблауэр. Его уже разобрало любопытство.

Дикое подозрение, что Браун хочет заговорить об их близости с Мари, мелькнуло и тут же исчезло – такое было попросту невозможно. И все же Браун вел себя странно; можно было подумать даже, что он робеет.

– Дело в том, сэр… простите, милорд… – За все время, что Хорнблауэр носил титул, Браун ошибся впервые. – Я не знаю, понравится ли вашей милости… Я не беру на себя смелость, сэр… милорд.

– Выкладывай! – резко перебил Хорнблауэр. – И можешь называть меня «сэр», если тебе так проще.

– В общем, так, милорд. Я хочу жениться.

– Боже! – Хорнблауэр всегда считал Брауна сердцеедом и подумать не мог, что тот вздумает связать себя узами брака. – И кто же счастливица? – поспешил он задать наиболее уместный вопрос.

– Аннета, милорд, дочь Жанны и Бертрана. А счастливец – я, милорд.

– Дочь Жанны? Ах да, хорошенькая брюнетка.

Хорнблауэр не видел никаких препятствий к браку здоровяка-англичанина и бойкой француженки. Браун будет хорошим мужем – во всяком случае, лучше многих. Его избраннице, безусловно, повезло.

– Ты разумный человек, Браун. Тебе незачем спрашивать об этом меня. Я уверен, что ты сделал правильный выбор, так что от всей души желаю тебе счастья.

– Спасибо, милорд.

– А если Аннета стряпает так же хорошо, как ее мать, – задумчиво продолжал Хорнблауэр, – то ты и впрямь счастливец.

– Это еще одно, о чем я хотел поговорить с вами, милорд. Она хоть и молода, но готовит – лучше некуда. Сама Жанна так говорит, а уж если она…

– То можно не сомневаться, – кивнул Хорнблауэр.

– Я подумал, милорд, не беря на себя смелость предполагать, что, если ваша милость решит оставить меня при себе, вы могли бы взять Аннету кухаркой.

– Силы небесные! – выговорил Хорнблауэр.

Только представить, что он до конца дней будет есть такие обеды, как у Жанны! В Смолбридже готовили почти хорошо, но уж очень однообразно и просто. Английское поместье и французская кухня – интригующий контраст. И уж точно с Аннетой в роли кухарки Смолбридж станет куда привлекательней… О чем он думает? Куда подевались все прежние сомнения? Не он ли говорил себе, что останется с Мари? И вот теперь ему рисуется Аннета во главе смолбриджской кухни.

– Конечно, я не могу принять такого решения сам, – произнес Хорнблауэр, чтобы выгадать время. – Ты же понимаешь, Браун, надо посоветоваться с ее милостью. У тебя есть какие-нибудь другие варианты?

– О да, лишь бы они устроили вашу милость. Я сберег все призовые деньги и подумывал открыть небольшую гостиницу.

– Где?

– Наверное, в Лондоне, милорд. А может, в Париже. Или в Риме. Мы это обсуждали с Феликсом, Бертраном и Аннетой.