Адмирал Хорнблауэр. Последняя встреча - Сесил Скотт Форестер

Невероятно усталый и невероятно счастливый, он развалился в гостиной, неизящно вытянув ноги, а Феликс, вновь преобразившийся в образцового дворецкого, наливал им с графом вина.

– Ходят чудны́е слухи, – сказал граф. Он сидел в кресле очень прямо, как всегда щеголеватый и по виду ничуть не усталый. – Я не хотел омрачать праздник такими разговорами, но говорят, что Бонапарт бежал с Эльбы и высадился во Франции.

– И впрямь чуднó, – лениво согласился Хорнблауэр; отяжелевший мозг отказывался принимать новость. – И зачем ему это?

– Он вновь объявил себя императором, – произнес граф без тени улыбки.

– Меньше года прошло с тех пор, как народ от него отвернулся.

– Верно. Быть может, Бонапарт разрешит за нас затруднение, которое мы обсуждали несколько дней назад. Теперь король вынужден будет схватить его и расстрелять, чтобы положить конец интригам и беспорядкам.

– Истинная правда.

– И все же, пусть это желание нелепо, я предпочел бы услышать о смерти Бонапарта тогда же, когда услышал о его высадке.

Лицо графа было мрачно, и Хорнблауэру сделалось не по себе. Он доверял интуиции и опыту собеседника, поэтому немного собрался с мыслями и спросил:

– Чего вы опасаетесь, сударь?

– Я опасаюсь, что он добьется каких-нибудь неожиданных успехов. Вы знаете, какой властью обладает его имя, а король – король и королевские советники – после реставрации не проявили всей возможной умеренности.

Вошла Мари, улыбающаяся, счастливая. Мужчины встали, а когда сели обратно, граф не стал возобновлять прерванный разговор. В следующие дни на Хорнблауэра временами накатывали опасения, хотя новые вести лишь подтверждали первую, ничего к ней не добавляя. На его счастье легла тень, однако оно было так велико, что такое крохотное пятнышко не могло омрачить безбрежную радость. Чудесные весенние дни, прогулки в саду под цветущими деревьями и вдоль бурной от паводка Луары, катание на лошадях (почему он раньше не знал, что ездить верхом так приятно?), даже два или три обязательных визита в Невер на официальные церемонии – каждое мгновение было прекрасно. Их не мог отравить страх перед Бонапартом – или даже перед письмом из Вены. Внешне Барбаре не на что было жаловаться: она поехала в Вену, а ее муж тем временем решил навестить старых друзей. Однако Барбара обо всем догадается. Может быть, ничего не скажет, но догадается точно.

Порой Хорнблауэр завидовал безоблачному счастью Брауна, тому, что тот может открыто выказывать свою любовь. Им с Мари приходилось таиться, к тому же его совесть по отношению к графу была не совсем чиста. И все же он был счастлив – счастлив как никогда в своей беспокойной жизни. Исчезло мучительное самокопание, он не сомневался в себе, не сомневался в Мари, и это было настолько внове, что все страхи отступили на второй план. Он будет жить сегодняшним днем; и если бы его счастью недоставало остроты, этой остротой стало бы сознание, что впереди опасность, а он о ней пока не думает. Укоры совести и неопределенность будущего лишь теснее привязывали его к Мари – не потому, что он хотел забыться в ее объятиях, а потому, что надо было спешить.

То была любовь беспримесная, самозабвенная, восторг того, что любишь, изумление, что любят тебя. Она наконец пришла к нему, после стольких лет. Можно цинично сказать, что Хорнблауэр просто очередной раз желал недосягаемого, однако в данном случае он сам этого не осознавал. В те дни ему часто вспоминались слова англиканского молитвенника: «Чье служение есть совершенная свобода». Таким было его служение Мари.

Паводок на Луаре еще продолжался; порог, на котором Хорнблауэр едва не утонул – и который привел его к встрече с Мари, – был сейчас грохочущим склоном зеленой воды в обрамлении белой пены. Хорнблауэр слышал его рокот, лежа в объятиях Мари у нее в башне, а на прогулках вдоль Луары смотрел на порог без дрожи или волнения. Все было позади. Рассудок говорил, что он – тот же человек, что взял на абордаж «Кастилию» и смотрел в глаза взбешенному Эль-Супремо, человек, стоявший под обстрелом в заливе Росас, на залитой кровью палубе. И все же ему казалось, будто все это происходило с кем-то другим. Теперь он – праздный обыватель, и порог на Луаре – просто стремительно бегущая вода, а не место, где он чуть не погиб.

Когда граф явился с хорошими известиями, Хорнблауэру показалось, что иначе и быть не могло.

– Граф д’Артуа разбил Бонапарта в битве на юге. Бонапарт бежит, и скоро его схватят. Известие доставили из Парижа.

Все как и должно быть: война окончена.

– Думаю, сегодня надо устроить праздничный костер, – сказал граф.

Костер зажгли, и возле него пили за здоровье короля.

Однако на следующее же утро Браун, подавая Хорнблауэру завтрак в постель, объявил, что граф просит разрешения побеседовать с ним как можно скорее. Не успел Браун договорить, как вошел граф, непричесанный и в халате.

– Извините за вторжение, – даже в такую минуту он не позабыл о хороших манерах, – но я не мог ждать. Дурные известия. Хуже некуда.

Хорнблауэр мог только смотреть и ждать, покуда граф собирался с силами, чтобы сообщить новость.

– Бонапарт в Париже. Король бежал, и Бонапарт вновь император. Вся Франция ему покорилась.

– А проигранное сражение?

– Слухи… ложь… все ложь. Бонапарт вновь император.

Он не сразу осознал, что это означает. Будет война – в этом Хорнблауэр не сомневался. Как бы ни повели себя другие великие державы, Англия не смирится с присутствием коварного и могущественного врага по другую сторону пролива. Англия и Франция вновь вцепятся друг другу в глотки. Война началась двадцать два года назад – может пройти еще столько же, прежде чем Бонапарта низложат