Адмирал Хорнблауэр. Последняя встреча - Сесил Скотт Форестер

– Боже! – повторил Хорнблауэр. Ничего подобного ему в голову не приходило, и все же… – Я уверен, Браун, у тебя все получится.

– Спасибо, милорд.

– Сдается, ты завоевал ее сердце скоропалительно. Так ли это?

– Не совсем так, милорд. Когда мы были тут прошлый раз, у нас с Аннетой… ну, вы понимаете, милорд.

– Теперь понимаю.

Невероятно. Браун, бросивший буксирный конец на «Плутон» и одним ударом утихомиривший полковника Кайяра, преспокойно рассуждает о том, как откроет гостиницу в Риме. Впрочем, это не более фантастично, чем его собственные мысли о возможности забыть Англию и сделаться французским помещиком. А ведь он предавался таким раздумьям не далее как нынешней ночью: за пять дней его любовь к Мари стала только сильнее, даже после того, как первое желание было утолено, и Хорнблауэру хватало ума понять, как много это значит.

– Как скоро вы собираетесь пожениться, Браун?

– Так скоро, как дозволяют законы этой страны, милорд.

– Я понятия не имею, сколько это, – сказал Хорнблауэр.

– Я сейчас выясняю, милорд. Нужен ли я вам сейчас?

– Нет. Я сейчас же встаю – не могу лежать в постели после того, как услышал такую новость. Я подыщу тебе хороший свадебный подарок.

– Спасибо, милорд. Я принесу вам горячую воду.

Мари ждала в будуаре. Она поцеловала его, провела пальцами по гладковыбритым щекам, и они, обнявшись, подошли к окну башни: Мари хотела показать, что на яблонях в саду распустились первые цветы. Хорошо любить и быть любимым весной в цветущем краю. Хорнблауэр взял ее руки в свои и перецеловал каждый пальчик. День ото дня он все больше восхищался Мари, ее добротой и жертвенной любовью. Смесь уважения и любви пьянила Хорнблауэра, как самое крепкое вино: он готов был упасть перед нею на колени, словно перед святой. Мари чувствовала его растущую страсть, как чувствовала все, что с ним происходит.

– Орацио, – сказала она. Почему его нелепое имя в ее неверном произношении всякий раз действовало на него с такой силой?

Он припал к Мари, и она прижала его к себе, не думая о будущем. Впереди у нее – горечь и одиночество, но сейчас она ему нужна.

Чуть позже, когда они лежали рядом, улыбаясь друг другу, Хорнблауэр спросил:

– Ты слышала о Брауне?

– Он женится на Аннете. Я очень за нее рада.

– Для тебя это не новость?

– Я узнала раньше Брауна. – Мари заулыбалась, так что на щеках у нее появились ямочки, а в глазах сверкнул озорной блеск. Она была невероятно желанна.

– Из них получится прекрасная пара, – сказал Хорнблауэр.

– Ее сундук с бельем уже готов, и Бертран дает за ней приданое.

Они спустились в гостиную сообщить графу новость, которую тот принял с большой радостью.

– Гражданскую церемонию я могу совершить сам. Вы же помните, Орацио, что я – здешний мэр? Благодаря трудолюбию моего адъюнкта это почти что синекура, но я могу воспользоваться своей властью, когда заблагорассудится.

На счастье (по крайней мере, в рассуждении сроков), Браун, за которым тут же послали, оказался сиротой и старшим в семье, так что не нуждался в родительском разрешении, требуемом по французским законам. А король Людовик XVIII хоть и объявил, что вновь сделает венчание обязательным, пока не издал соответствующего закона. Впрочем, молодые все равно хотели еще и венчаться. Разрешение было дано со всеми принятыми в таких случаях оговорками: что Аннета не оставит попыток обратить мужа к истинной вере и что дети будут воспитываться в католичестве. Браун, когда ему это объяснили, только кивнул: видимо, конфессиональные вопросы не слишком его занимали.

Смолбриджцы и без того были шокированы, что хозяйка привезла с собой горничную-негритянку, и осуждали дикарский обычай господ ежедневно принимать ванну; что они скажут о кухарке-папистке и целом папистском семействе, Хорнблауэр не брался вообразить. Ну вот, он вновь думает о Смолбридже – двойная жизнь в самом прямом смысле слова. Хорнблауэр беспокойно глянул на графа – человека, чей кров оскверняет. Трудно было думать о своей любви к Мари как о низости или преступлении. Мари ни в чем не виновата. А он сам? Можно ли раскаиваться в том, чему не мог противостоять? Был ли он виновен, когда Луара кружила его и тащила на дно меньше чем в миле отсюда? Хорнблауэр перевел взгляд на Мари, и в нем вновь всколыхнулось желание. Он вздрогнул, поняв, что граф к нему обращается:

– Орацио, будем ли мы танцевать на свадьбе?

Праздник закатили на славу – к большому удивлению Хорнблауэра, имевшего самые смутные и превратные представления о том, как старорежимные французские сеньоры обходились со своими крестьянами. На заднем дворе выставили огромные бочки вина, собрали целый оркестр скрипачей и музыкантов с инструментами наподобие шотландских волынок – их пронзительные звуки резали Хорнблауэру слух. Граф повел в танце толстуху Жанну, отец невесты – Мари. Пили, ели, отпускали скабрезные шутки и произносили напыщенные тосты. Жители Грасая на удивление терпимо отнеслись к тому, что местная девушка выходит за английского протестанта, – крестьяне хлопали Брауна по спине, их жены с радостным визгом целовали его в обветренные щеки. Впрочем, Браун был здесь всеобщим любимцем, да и плясал едва ли не лучше всех.

Хорнблауэр, неспособный отличить одну ноту от другой, вынужден был напряженно прислушиваться к ритму и следить, что делают другие танцоры, но даже он откалывал неуклюжие коленца в паре с краснощекими селянками. То он сидел, отяжелев от обжорства, за составленными из досок столами, то скакал по двору за руки с двумя аппетитными красотками и хохотал до упаду. Изредка, когда удавалось по привычке взглянуть на себя со стороны, Хорнблауэр дивился, что может так веселиться. Мари улыбалась ему