Том 2. «Проблемы творчества Достоевского», 1929. Статьи о Л.Толстом, 1929. Записи курса лекций по истории русской литературы, 1922–1927 - Михаил Бахтин

В самом деле, эта запоздалая полемика, независимо от намерений критика, оказалась знаком возобновления интереса и готовила поворот в судьбе старой книги; ее «вспоминают». В следующем же «Новом журнале» (т. 52, 1958, с. 71–93) печатается достаточно пространная статья автора книги о советском достоевсковедении В. И. Седуро, целиком посвященная ПТД: «Достоевский, как создатель полифонического романа (М. М. Бахтин о форме романа у Достоевского)», с примечанием: «Глава из работы "Достоевский в русской и советской литературной критике"»[339] Статья представляет собой апологетический реферат ПТД, почти не претендующий на самостоятельный критический анализ книги и имеющий единственной целью напомнить о ней, но в последовательном и по мере сил автора добросовестном пересказе ее положений акцентирующий определенные моменты. Методологию книги автор статьи толкует как скрыто формалистическую, в социологических же ее пассажах видит вынужденную тактику: «М. М. Бахтин… внес в литературу о Достоевском совершенно новое понимание его творчества. В работе Бахтина сказывается выучка у литературоведов-формалистов <…> В лице Бахтина формалистическое литературоведение обогатило изучение творчества Достоевского и повлияло на взгляды многих писавших о Достоевском <.. > С целью отвести возможные обвинения в пренебрежении к социальному моменту, он спешил оговориться, что по его убеждению всякое литературное произведение внутренне социологично и в нем отражаются социальные силы и оценки». Выделяет автор статьи и столь уже привлекавший писавших о книге, Бицилли особенно, тезис о «вневременном» построении мира Достоевского, понимая как образ мира в аспекте вечности: «Чтобы заострить свою мысль, Бахтин прибегает к крайностям, утверждая, что в мир Достоевского и входит только то, что может быть осмыслено и связано в одном времени. Только такие одновременные явления Достоевский и рассматривает с точки зрения допущения их в ту вечность, где все сосуществует в категориях одновременности». В тех перебоях социологических и экзистенциальных мотивов, которые ощутимы особенно на последних страницах ПТД, Седуро подчеркивает тему диалога «человека с человеком» как противостоящую марксистской социологической каузальности: «Самым поразительным во всей стройно возведенной Бахтиным системе анализа различных сторон формы романа Достоевского является смелость, свежесть и самостоятельность мысли исследователя. В 1929 г., накануне так называемого великого перелома в стране и начала господства социологического и классового подхода к литературе, Бахтин выступил с книгой, каждая строка которой утверждала уже гонимые методы литературоведческого анализа. Бахтин как бы освобождал творчество Достоевского от всех поползновений на него и притязаний на гегемонию изучения его со стороны марксистской критики. Как бы в пику этой последней, Бахтин в своем труде отрицает за социально — классовыми реакторами формообразующую силу в творчестве Достоевского <…> Бахтин объясняет человечность героев Достоевского их асоциальностью, тем, что они представляли собой социально дезориентированную разночинную интеллигенцию, ощущавшую себя рассеянной и разобщенной в мире и потому ориентировавшуюся на одинокую, часто изолированную личность <…> Недостающие им в реальной жизни предпосылки социальной деятельности и общения восполняются чисто человеческим материалом. Он-то и обеспечил творениям писателя общечеловеческое значение». Оценивая книгу в исторической ситуации ее появления, Седуро изучил и прием, оказанный ей советской критикой: «Не приходится удивляться, что такие обобщения и выводы, как и сама методология Бахтина, вызвали резко отрицательное отношение большей части советской критики. Соединение тонкого формально-стилистического анализа со стремлением осмыслить и определить принципы полифонического романа Достоевского и мировое значение его новаторства не встретили сочувствия и понимания в широких кругах партийной критики». Но, не в пример другим рецензентам, Луначарский «постарался вникнуть» в книгу. «Так соблазн концепции Бахтина был настолько велик, что перед ней не устоял даже Луначарский. Мысли Бахтина оплодотворили новейшее советское достоевсковедение. Можно сказать, что Бахтин открыл и объяснил Достоевского совсем по-новому и тем самым раскрыл новые горизонты для дальнейшего исследования и изучения его. Но несчастье книги Бахтина было в том, что она появилась на переломе двух периодов в жизни Советского Союза, когда партия начала все более прибирать литературу к рукам. Таким образом, замечательная книга Бахтина была вскоре предана забвению и резонанс, вызванный ее появлением, был приглушен равнодушием партийных чиновников от литературы, а затем и вовсе заглох в шуме текущих обыденных дел. Поэтому книге Бахтина и не суждено было сыграть в изучении творчества Достоевского ту роль, на которую у нее было полное право».

К ряду статей в «Новом журнале», в числе которых была и публикация новой статьи Н. С. Трубецкого «О двух романах Достоевского» (т. 60, 1960), где содержалась прямая ссылка (выше цитированная) на авторитет концепции М.М.Б., надо присоединить и более позднее выступление Д. С. Чижевского (т. 81, 1965, с. 282–284), явившееся рецензией уже на второе издание книги, на ППД, а также на книгу А. С. Долинина «Последние романы Достоевского» (М.-Л., 1963). Однако в гораздо большей степени это воспоминание о старой книге, чем отзыв о новой, отличиям которой от ПТД рецензент почти не уделяет внимания, так что в этой рецензии голос Чижевского как будто звучит из тридцатых годов (когда он был активным участником пражских сборников Бема) в шестидесятые. «Обе книги не совсем "новы". Так, книга Бахтина вышла в 1929 г. и была высоко оценена исследователями, но вскоре стала "библиографической редкостью" (как отмечает сейчас издательство). Это случилось потому, что книга оказалась "формалистической" — и хотя никто точно не понимал, что такое "формализм" и где его границы, но блестящая книга исчезла и не только не переиздавалась, но и не цитировалась, как несоответствующая официальным "нормам"». С небольшими коррективами Чижевский излагает «тезис» книги («Было бы преувеличением утверждать, что Достоевский никогда не высказывает своего отношения к взглядам своих героев: он позволяет себе иногда намекнуть на свое отрицательное отношение, например, к взглядам Шигалева в "Бесах" или Фетюковича в "Братьях Карамазовых". Но он всегда пытается показать нам "идеи" всех своих героев в возможно более ярком и последовательном выражении: в этом его сила как худож-ника и в этом же тайна его успеха и влияния в мировой литературе»), специально отмечая сближение с ним работ Трубецкого («Мнения Бахтина, как видим, до некоторой степени соприкасаются со взглядами Н. С. Трубецкого, изложенными в его статьях о Достоевском, печатавшихся в "Новом Журнале"») и заключая: «Книга заслуживает не только чтения, но и внимательного изучения поставленных в ней проблем».

Исторически знаменателен факт одновременного обнаружения нового интереса к забытой книге в зарубежной русской печати и на родине автора книги. На родине это ее воскрешение подготавливается в ситуации общего исторического поворота середины 1950-х гг. и естественно связано с «воскрешением» в нашей общественной и литературной жизни самого Достоевского. В 1956 г. выходит 1 том известного 10-томного «серого» собрания сочинений Достоевского, и в том же году книга Ф. М. Достоевский в русской критике», в которой перепечатывается статья А. В. Луначарского 1929 г. Републикация этой статьи явилась первым напоминанием о книге и о самом имени М.М.Б., а в следующем, 1957 г. появляется книга Виктора Шкловского «За и против. Заметки о Достоевском» (М., Советский писатель, 1957), в которой автор ищет поддержки своему взгляду на Достоевского в ПТД. В «тезисе» старой книги Шкловский ищет опоры для своего тезиса об идеологической противоречивости Достоевского, отразившейся в форме его творчества. Ссылкой на книгу М.М.Б. открывается ключевая заключительная глава, носящее название всей книги Шкловского — «За и против». Глава открыта цитатами из двух книг 20-х гг. — «Путь Достоевского» Л. П. Гроссмана и ПТД: «М. М. Бахтин в своей интересной книге развернул эту идею <значения диалога у Достоевского — Комм. >, доказывая, что роман Достоевского полифоничен — многоголосен <…> Книга Бахтина представляет большой интерес, ее сочувственно рецензировал А. В. Луначарский, но в ней вопросы строения романов даются вне вопросов разрешения сюжета, не как записи происходящего, а как анализ сущности явлений через происходящее» (с. 221–222). Это замечание о подчиненной роли сюжета у Достоевского, согласно концепции М.М.Б., точно, и в дальнейшем изложении Шкловский не спорит с ней и даже пользуется ею для постановки собственной мысли: «"Авторский голос" — высказывание автора — в романах Достоевского отсутствует <…> Непримиренные голоса встречаются у Достоевского не только в романах <…> Монолог труден Достоевскому и в статье» (с. 223–224).