Площадь - Чхе Ин Хун

— Возможно. Но ты сын оголтелого «красного» и с детства воспитывался в коммунистическом духе. Так ведь?

— Когда отец жил с нами, я никогда не слышал от него ничего подобного.

Человека по жизни ведет душа. Дутой этих двоих — отца и сына — вели их разными дорогами, которые нигде не пересекались.

— Ладно. Ты часто получаешь вести от отца?

— Что?

— Нy, мерзавец, ты глухой, что ли? Плохо слышишь?

Менджюн стиснул губы, ему было трудно дышать, что-то горячее поднималось в груди, его замутило.

— О каких вестях вы говорите?

— От твоего отца или об отце.

— Но откуда?

— Тебе лучше знать.

— Вы спрашиваете одно и то же, но у меня нет другого ответа.

— Что такое? Нет ответа? Да ты понимаешь, где находишься? — следователь вскочил с кресла и встал перед Менджюном. Тот испугался и непроизвольно вскинул руки, чтобы прикрыть голову от возможного удара.

— Убери руки, сволочь!

Менджюн в страхе вскочил и тут же почувствовал сильнейший удар в лицо. Вскрикнув от боли, он отшатнулся назад, но задел стул и боком упал на пол. На верхней губе выступило что-то горячее и липкое. Потрогал пальцами: из разбитого носа шла кровь. И вдруг ему стало смешно: стоит на четвереньках, одной рукой упираясь в пол, а другой держась за нос. Вид как у побитой собаки. Он усмехался, и страх неожиданно прошел.

— Ты еще смеешься!? Красный дьяволенок! — следователь начал избивать его ногами.

Резкая боль пронзила плечо. Менджюн не мог понять, чем вызвал такую злобу в полицейском, а тот все пинал и пинал его, периодически сменяя ногу. Физические страдания странным образом принесли душевное спокойствие. Вот как! Стало быть, это и есть университеты, через которые приходилось пройти революционерам!

Жизнь лучше всего ощущается физически, телом. Интересно, отец тоже считал так?

Впервые он почувствовал телесную связь с отцом.

— Нечего притворяться! Вставай! Такую красную сволочь, как ты, мы запросто можем прикончить прямо здесь. И ничего нам за это не будет. Понятно? Мало? Могу добавить…

Полицейский ухватил Менджюна за воротник, притянул к себе и еще раз ударил кулаком в лицо.

Менджюн опять покатился по полу, увлекая за собой стул.

— Ну ты, ублюдок, вставай и садись там.

Менджюн поднялся. Сел, куда указали.

— Ну как, теперь сообразил, куда попал? Отвечай на мои вопросы честно и без утайки!

Менджюн поднял окровавленное лицо и в упор взглянул на следователя. Тот полосой туалетной бумаги оттирал кровь с реки. Менджюн посмотрел на свою ладонь, которой прикрывал нос. Она вся была в темных сгустках крови. Липких и густых, как глина. Это его кровь. Вдруг он почувствовал жжение в груди, как будто там, внутри, разгоралось красное пламя, красное, как кровь, пролитая в этой комнате. Оно разгорается все сильнее, подступая к двери, за которой живет его «я», и нет желания погасить его. Пусть горит, пусть испепелит все — двери, постель, письменный стол, шторы, полки, гипсовые торсы на полках! Пусть горит все! Сквозь завесу бушующего пламени послышался голос:

— Мы учтем, если ты поможешь следствию чистосердечным признанием. Объявим тебя невиновным. Твой сыновний долг — быть в ответе за отца, это твой долг как патриота и как сына.

Пусть болтает, что хочет.

— Ну так как? — раздраженно спрашивает голос.

— Вы правы, — Менджюн сам удивлен собственной покорности.

— Куришь?

— Да.

— На, закуривай, — полицейский протянул пачку сигарет.

— Не хочу сейчас, — отказался Менджюн. Полицейский не настаивает. Закуривает сам, глубоко затягивается и с удовольствием выпускает дым. Заслуженный отдых после сделанной работы. Где-то внутри, на пепелище страха, беззвучно падает ледяной дождь ненависти. Он впитывается в пепел и переполняет все существо Менджюна. Эта ненависть не та, что вызывает зубовный скрежет, она более спокойная и зрелая.

Выйдя на улицу, Менджюн направился к невысокой сопке позади участка. Доплелся до первого большого дерева и присел в его тени. День в начале лета длинен, и до сумерек еще далеко. Рубашка спереди вся испачкана кровью. По улице так идти нельзя. Это его возмутило даже больше, чем побои. Похоже, полицию не волнует, что гражданин выходит из участка в крови. Им нет дела до того, что вся Поднебесная смотрит на то, как он идет в таком виде. Он содрогнулся. С «красным отродьем» можно расправиться так, что ни одна живая душа не узнает. Представил завернутое в соломенную циновку свое собственное тело, которое в темноте спешно закапывают в землю. Значит есть какой-то путь помимо закона, который призван охранять имущество, достоинство и здоровье человека. Менджюн сидел, обхватив колени руками. У его ног кучка муравьев пыталась поднять и утащить несоразмерно огромного для них червяка. Он двинул ногой и раздавил их. Втаптывал в землю, пока несчастные насекомые не смешались с землей и обрывками травы, не превратились в бесформенное месиво. А что, если чья-то огромная нога так же беспощадно, как он этих муравьев, растопчет его собственное тело, превратит в ничто? Ведь сказал же следователь, что такое возможно. Но ведь существует закон! Разве можно тайно, без суда, убить человека и не бояться возмездия? Неожиданно возникла мысль подать жалобу на бесчинство следователя. Нет, ничего не выйдет. Вспомнился недавний случай, которому он был свидетелем. Дело происходило в машине. За рулем сидел какой-то человек, а другой стоял рядом на полу на коленях. Тот, что за рулем, был в черных очках. Машина стояла в отдалении, и нельзя было понять, о чем они говорят, но человек в очках после каждого сказанного слова наносил пощечину стоявшему на коленях. Иногда он поднимал ногу и коленом бил свою жертву снизу в подбородок. Поначалу немало людей попытались заглянуть внутрь машины, но тут же отпрянули. Словно увидели что-то запретное. Потрясенный увиденным, Менджюн тоже был среди этих людей, показавших неспособность вести себя по-человечески. Они не вмешивались и радовались про себя, что это происходит не с ними. Судя по всем, человек в очках был переодетый в штатское полицейский, который чувствовал за собой силу власти, иначе он не посмел бы прилюдно избивать человека. Это была жизнь, существовавшая помимо закона, гарантирующего, как говорят, неприкосновенность имущества, души и тела. Менджюн лег на спину. Над ним бездонное голубое небо. Хорошее время года. В вышине проплывают белоснежные пушистые облака. В голове сам собой всплыл забавный стишок:

За что такая почесть

Горе-студенту, бедолаге мне.