Площадь - Чхе Ин Хун
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На другой день он пешком, по склону горы Намсан, отправился домой к Тен-сонсэну. На определенных этапах жизненного пути на человека оказывают влияние разные люди, иногда, на первый взгляд, ничем не примечательные. Так случилось и с Менджюном. Тен-сонсэн был археологом, путешественником и убежденным холостяком. Ему уже перевалило за сорок. Жил он вдвоем со своей бабушкой в просторном старомодном доме, построенном в корейском стиле, и занимался популяризацией малоизвестных исторических фактов. Два его сборника — «Аравийские ночи истории западных стран» и «Аравийские ночи истории Востока» — неплохо продавались. Среднего роста, хорошего телосложения, на переносице несколько оспинок. Президент США Линкольн говорил, что когда человеку за сорок, у него должно быть свое лицо. У Тена было свое лицо, и очень симпатичное.
Он был дома, в библиотеке — комнате с окнами на юг, и что-то искал среди бумаг. Увидев входящего Менджюна, оттолкнулся от стола, лихо сделал полный оборот на своем вертящемся кресле и радостно воскликнул:
— Добро пожаловать!
— Вы обещали мне что-то показать. Я пришел.
— Не спеши. И запомни: входящий в мой дом должен позабыть о времени.
— У вас тут полная анархия. Как вы терпите такой беспорядок?
— Ну, это не беспорядок. Наоборот, чрезмерный порядок. У меня на столе его создают многочисленные королевские династии, в разное время существовавшие на Земле.
— У меня есть к вам один вопрос, который мучает меня.
— Посмотрим в энциклопедии?
— Не надо. Вы не догадываетесь?
— Лучше скажи сам.
— Почему вы, дорогой наставник, до сих пор не женаты? Почему живете один?
— Ответ совсем простой. Попробуй, догадайся.
— Нет, лучше скажите сами.
— Ха-ха-ха, бьешь меня моим же оружием! Но я отвечу тебе. Я не женат потому, что слишком люблю женщин.
— Я предполагал нечто в этом роде. Но то, что вы сказали, звучит как парадокс.
— Согласен. В таких вещах многое противоречит здравому смыслу.
— А нельзя ли мне взглянуть на портрет дамы, который вы носите на груди?
— Мистер Ли, ты меня огорчил. Я не такой уж старый, как тебе кажется.
Тен поднялся с кресла, подошел к Менджюну, присел рядом на софу.
— Не верь рассказам своих друзей об их любовных похождениях. Когда человек охвачен серьезным чувством, он не будет трубить об этом на каждом углу, постарается промолчать. Некоторые, правда, любят пооткровенничать. Но таких слушать надо вполуха. Такого рода разговоров между нами быть не может. Знаешь, рассказывать другим о своих романтических приключениях и победах на любовном фронте — это предательство и обман по отношению к твоей избраннице, это задевает ее честь. А охаивать девушку, говорить о ней, как о примитивном создании, — тем более. Смеяться над ее скудным любовным опытом может только тот, у кого с головой не все в порядке. Такие рассказы прежде всего говорят о ничтожестве рассказчика. В конечном счете подобные откровения своим острым жалом разят обе стороны.
Слушая длинную тираду Тен-сонсэна, Менджюн размышлял о том, как ловко тот уводит беседу в сторону, тщательно обходя то, что его больше всего интересовало. Менджюн знал, где заключается ложь. Но если поймать Тена на слове, то его обаяние в тот же момент исчезнет. Да обаяния и нет вовсе. Бабушка, выглядевшая всего лет на пять-шесть старше Тена, подала кофе. Она почти не раскрывала рта и своим безмолвным ухаживанием за Теном напоминала Менджюну рабыню из тех, кто в недавнем прошлом обслуживал господ в таком же полном молчании. Вспомнился граф Монте-Кристо и его рабыня — гречанка Гайдэ.
— Нельзя ли мне посмотреть мумию?
— Пойдем.
Тен провел его в спальню и отодвинул ширму, делившую комнату на две половины. По одну сторону стояла кровать хозяина, а по другую — на другой кровати в полутьме лежало нечто, напоминавшее человеческую фигуру. Мумия. Впечатляющее зрелище. Как бы лакированная поверхность странного угловатого предмета была покрыта сеткой тончайших трещин. Судя по форме запястий, груди и талии, это была женщина, но подбородок, плечи и бедра казались угловатыми, как будто вытесанными топором.
Эта скрытая под оболочкой фигура резко отличалась от греческих скульптур с их мягко и плавно струящимися линиями. В мумии все выпуклости и впадины образовывались множеством крошечных разрозненных пластинок.
Наверное, если бы она была собрана из кусочков кровельного шифера, получилось бы примерно то же самое.
— Эта мумия попала в Старый Свет еще тогда, когда европейцы без всякого разбора раскапывали древнеегипетские могильники и все подряд увозили к себе на родину. Первым ее обладателем был англичанин. Он продал ее японскому аристократу, а от того она попала ко мне. С первого взгляда ясно, что эта женщина была аристократкой. Она жила много веков назад в самой просвещенной тогда стране мира. Чтобы купить эту мумию, я продал два фруктовых сада из родового имения. Если по совести, надо бы вернуть ее подлинному хозяину — Египту. В наши дни столько национальных ценностей находится за рубежом. Эта мумия — не исключение. Говорят, в личных коллекциях западных миллионеров немало сокровищ, вывезенных из слаборазвитых стран, причем вполне легально. Вопрос об их возвращении стоит уже давно, и, видимо, настанет день, когда всерьез заговорят о возвращении на родину и наших национальных богатств, вывезенных японцами. Прошу, господин Ли. Можете познакомиться с дамой поближе. Пока она здесь пребывает нелегально. И пусть это останется моим секретом.
В комнате повисла торжественная тишина. Слегка пахло верблюжьим пометом, высушенным знойным африканским солнцем.
Мумия была анатомически совершенна, но никак не удавалось представить образ живой женщины, которой она когда-то была. Всего лишь труп человека, убереженный от разложения, однако как он не похож на то, что хранится в больничных анатомичках. Тен осторожно поставил ширму на
