Площадь - Чхе Ин Хун
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Шкаф смотрелся основательно. Для Менджюна он был как кольчуга на обнаженном теле или как кожный покров. Он физически ощущал связь между собой и книгами, и каждая из них была еще одной нервной клеткой, вживленной в его организм. Бывало, дочитав до конца очередной фолиант, он открывал окно, и нарисованный ночью фантастический пейзаж казался ему окрашенным цветом победы.
С какого-то времени эти безоблачные отношения стали постепенно рушиться. Наверное, то же самое испытывает распутник, получивший отказ соблазнительной женщины. Сейчас книги стояли рядом — только руку протяни, но у Менджюна не было никакого желания читать какую-либо из них. Когда-то каждая страница этих книг манила и притягивала его, а сейчас он был как повеса, который, подводя на старости лет итоги прожитого, вспоминает одну за другой женщин, которым когда-то клялся в любви, и вдруг осознает, что среди них нет ни одной, которую он хотел бы еще раз обнять. Он не помнил, кто первым назвал любовь «дорогой странствий», но это было похоже на правду. За примерами далеко ходить не надо. Взять хотя бы брата Еньми — Тхэсика. Похоже, он совсем запутался во лжи, каждый день меняя девушек. Но можно ли назвать такие отношения любовью?
Единственный сын в богатой семье, он мог бы стать выгодной партией, но, судя по всему, предпочитал растрачивать силы на отношения, в которых не было чувств. Если его душу можно было бы, как слайд, спроектировать на экран, то, возможно, там стало бы видно несметное число насекомых, чье имя «ненависть», «зависть» или «ревность». Любовь к женщине, желание снова и снова испытывать забытье в объятиях любимой — некоторые выбирают себе такое призвание. Другие выбирают не женщин, а борьбу. Так рождаются Александры Македонские и Чингисханы. Еще кто-то предпочитает невидимую глазу паутину, связывающую все сущее в природе. Эти становятся Галилеями и Ньютонами. В меру своей испорченности понимал это и Тхэсик.
Однажды они столкнулись с Тхэсиком на улице и пошли вместе по направлению к дому. Тхэсик нес под мышкой футляр с саксофоном и рассказывал, что в институте появились слухи, что он работает в кабаре. Дорога петляла. Они поднимались вверх по южному склону горы. По правую руку виднелись массивные здания административного центра. Мимо пробежал человек в спортивной форме с повязкой на лбу. На бегу он то распрямлял руки, то прижимал их к телу, имитируя движения боксера на ринге. От напряжения бегун запыхался и прерывисто дышал, издавая рычание, как загнанный зверь. Менджюн и Тхэсик некоторое время смотрели вслед удаляющейся фигуре спортсмена. Потом, взглянув на спутника, Менджюн сказал:
— Да, нелегкое дело — быть боксером.
— Это он делает от одиночества.
У Менджюна закружилась голова. Ему показалось естественным это объединение в один ряд боксера и одиночества.
Бывает, во время беседы с прихожанами в буддийском храме монах задаст какой-нибудь нелепый вопрос, и все застывают в недоумении, но тут самый находчивый из присутствующих без запинки отвечает такой же нелепицей, разряжая натянутость атмосферы. Ужасно странны подчас наши суждения. И это встречаешь на каждом шагу. Иногда просто не поймешь, что откуда берется. Тот находчивый прихожанин не растерялся и сообразил ответить нелепостью на нелепость, чтобы не выставить наставника в неподобающем виде и сгладить неприятное впечатление от неудачного вопроса. В народе для таких случаев придуманы поговорки типа «рыбак рыбака видит издалека» или «только вдовец поймет горе вдовца»… Люди по-разному наводят мосты от сердца к сердцу. Такие мысли проносились в голове Менджюна при словах Тхэсика. Как нелепо сочетание боксерской тренировки и душевного одиночества! Но с того дня для Менджюна и Тхэсика слова «это от одиночества» стали присказкой на все случаи жизни, кстати и некстати. Скажем, при виде велосипедиста, который из последних сил крутит педали, стараясь не отстать от автобуса. Или при виде полицейского-регулировщика, размахивающего руками на перекрестке. Или при виде человека, предлагающего купить кукурузные хлопья, они не упускали случая заметить:
— Это от одиночества.
Как-то Менджюн и Тхэсик шли по улице мимо гадальщиков, расположившихся цепочкой вдоль дороги:
— Смотри, гадают.
— Это они от одиночества.
— Не иначе.
И они оглушительно хохотали, не стесняясь прохожих.
Тхэсик не любил читать книги. Несомненно, он черпал свои знания о жизни из общения с женщинами. Из гибких талий, пухлых влажных губ, трепещущих грудей. Менджюн пренебрегал этим способом, он больше читал, но если бы существовали весы, на которых можно было бы взвесить объем знаний о жизни, то не перевесила ли бы чаша Тхэсика? Если бы прочтение одной книги дало ответы на все вопросы, то не было бы никакой надобности читать следующую. Так и женщины — если одна вполне удовлетворяет, зачем искать другую? Но можно ли проводить такую странную параллель между книгой и женщиной?
В глаза бросился томик Нового Завета. Эта книга оказалась золоченым фонарем, лишь на миг привлекшим внимание. Он достал ее с полки, наугад открыл страницу. «В Кесарии был некоторый муж, именем Корнилий, сотник из полка, называемого Италийским» (Деяния, глава 10, стих 1). Смысл этих строк для него непонятен. Эту книгу именуют Святой. Казалось бы, открой любую страницу и будешь поражен глубоким смыслом, новым откровением. А вместо этого выныривает какой-то Корнилий, сотник полка, называемого Италийским… Не правда ли, несколько странно. Что ж, откроем другую страницу. Если на этот раз попадется действительно стоящий отрывок, так и быть — он уверует в Бога. Так он находил себе занятие, пробуждаясь среди ночи. Просто от нечего делать. От скуки.
«Но боюсь, чтобы, как змей хитростью своею прельстил Еву, так и ваши умы не повредились, уклонившись от простоты
