Неизбежная могила (ЛП) - Гэлбрейт Роберт

Сердце Робин забилось быстрее. Когда дело дошло до ее дневника, она взяла за основу то, что сказала Нив Доэрти: каждый день записывать то, что понравилось и то, чему научилась.

— Никаких вопросов, — сказал Уэйс. — Никаких сомнений. Вообще никаких признаков внутренней жизни Ровены.

— Я старалась не показывать своей эгомотивности, — объяснила Робин.

Уэйс залился смехом, от которого она подпрыгнула.

— Именно этого я и ожидал от тебя, Артемида.

Робин не нравилось повторение этого нового прозвища. Она знала, что оно использовалось, чтобы польстить ей и вывести из равновесия.

— И я слышал, что ты ведешь себя точно так же на лекциях о церковном учении. Никогда не ищешь обсуждения или разъяснений. Ты прилежна, но молчалива. Никакого любопытства.

— Я думала…

— …это будет свидетельствовать об эгомотивности? Нисколько. Мой главный принцип: я лучше встречусь с честным скептиком, чем с сотней людей, которые полагают, что знают Бога, но на самом деле находятся в плену собственного благочестия. Но меня интересует это отсутствие любопытства и спора, ведь ты не так покорна, не правда ли? О, нет. И неоднократно это показывала.

Пока Робин соображала, что ответить, она услышала шаги за пределами комнаты, возню, а затем голос Линь.

— Я н-не хочу ехать, нет! Н-н-н-нет!

— Музыка, — объявил Уэйс, с грохотом откладывая нож и вилку, поднимаясь на ноги и спокойно подходя к незаметной панели на стене. При нажатии кнопки классическая музыка наполнила комнату. Робин услышала, как хлопнули входные двери фермерского дома. У нее было время вспомнить, что Линь почти наверняка была дочерью самого Уэйса, прежде чем он вернулся на диван и продолжил, как ни в чем не бывало:

— Итак, ты меня озадачила, Артемида. С одной стороны, пассивность, беспрекословное послушание, безропотный труд, дневник, в котором не задается ни один вопрос, внушительное пожертвование церкви.

— Но с другой стороны, сильная и динамичная индивидуальность. За пределами церковных семинаров ты бросаешь вызов старейшинам и сопротивляешься более глубокому следованию церковным заповедям. Ты демонстрируешь сильную материалистическую приверженность к главенству тела над потребностями духа. Откуда эти противоречия, Артемида?

Робин, которая почувствовала себя немного лучше после приема пищи и воды, ответила:

— Я пытаюсь научиться и измениться. Я была склонна к спорам до того, как присоединилась к церкви. Вот почему мой жених расстался со мной. Полагаю… мое ложное «я» все еще сильно, все еще цепляется за меня.

— Очень хороший и выверенный заготовленный ответ, — сказал Уэйс, снова улыбаясь.

— Я лишь пытаюсь быть честной, — заметила Робин. Она размышляла, помогут ли слезы убедить Уэйса в ее искренности. После потрясений последнего часа не потребовалось бы особых усилий, чтобы заплакать.

— Я слышал, — продолжил Уэйс, — что единственный раз ты проявила хоть какой-то интерес к спору о церковном учении в разговоре с молодым Уиллом на огороде.

— Я с ним не спорила, — Робин старалась избегать оборонительного тона. — Я допустила ошибку, и он меня поправил. Несколько раз поправил на самом деле.

— Ах, ну… Уилл лучше запоминает учение, чем сам ему следует,  — Уэйс снова улыбнулся. — Он умный молодой человек, но еще не стал чистым духом, потому что постоянно спотыкается на шестом этапе. Знаешь, что такое шестой шаг?

— «Чистый духом знает, что принятие важнее понимания», — процитировала Робин.

— Очень хорошо, — похвалил Уэйс. — Материалист ищет понимания, тогда как чистый духом ищет истину. Там, где материалист видит противоречия, чистый духом понимает, что разрозненные понятия и идеи являются частью целого, которое может постичь только Божество. Уилл не может избавиться от приверженности материалистической концепции познания. Он пытается, порой кажется, что ему это удается, но потом он снова сдает назад.

Уэйс всматривался в лицо Робин, но она ничего не ответила, полная уверенности, что проявлять особый интерес к Уиллу будет опасно. Когда стало ясно, что она не собирается говорить, Уэйс продолжил:

— И ты бросила вызов Цзяну, когда он давал указания Эмили, там же на огороде.

— Да, — призналась Робин, — я отреагировала инстинктивно, я …

— Инстинктивно, — повторил Уэйс, — интересный выбор слова, любимого всеми материалистами. Только когда человечество избавится от базовых эмоций, которые мы называем «инстинктами», мы сможем выиграть битву со злом. Но твой, если использовать это слово, «инстинкт», кажется, особенно активно проявляется по отношению к Непокорным, Артемида.

— Я не понимаю, что вы имеете в виду, — сказала Робин.

— Уилл. Эмили. Даже тихая маленькая Линь имеют склонность к Неповиновению, — ответил Уэйс.

— Я едва их знаю, — произнесла Робин.

Уэйс некоторое время молчал. Он доел, вытер рот льняной салфеткой и сказал:

— Я слышал, твое Откровение было трудным. Дайю явила себя.

— Да, — согласилась Робин.

— Она делает это, — сказал Уэйс, — когда чувствует, что церковь находится под угрозой.

Он посмотрел на Робин, больше не улыбаясь, и она заставила себя взглянуть ему прямо в глаза, придав своему лицу выражение растерянности, а не паники. Его большие темно-синие глаза были непроницаемы.

— Вы же… не думаете, что я представляю угрозу для церкви?

Слова прозвучали шепотом, который не был притворным. Горло Робин сжалось.

— Что ж, посмотрим, — ответил Уэйс без улыбки. — Встань, пожалуйста.

Робин положила нож и вилку на тарелку и встала.

— Сюда, — указал Уэйс, отходя от дивана на свободный участок на ковре посреди комнаты.

Теперь они стояли друг перед другом. Робин не знала, что произойдет: иногда Бекка или Мазу во время медитаций показывали им простые движения из йоги, и Уэйс сейчас стоял так, словно собирался показать физическое упражнение.

Бесстрастно глядя на нее в течение десяти секунд, он протянул руки и положил их ей на грудь, впившись в нее глазами. Робин стояла не шелохнувшись, не чувствуя ничего, кроме шока. Она, казалось, наблюдала за происходящим со стороны, почти не чувствуя ласк Уэйса.

— Дух — это все, что имеет значение, — произнес Уэйс. — Тело несущественно. Ты согласна?

Робин автоматически ответила «да», вернее попыталась это сделать, но не смогла вымолвить и звука.

Уэйс убрал правую руку с одной груди, положил ей между ног и начал массировать.

В тот самый момент, как Робин отпрянула назад, дверь позади нее открылась. Они обернулись, рука Уэйса упала с ее груди. В комнату вошли Бекка и Мазу: первая в белом спортивном костюме, вторая в длинных белых одеждах, как невеста-ведьма с длинными черными волосами. Из открытой двери было слышно, как наверху плачет малышка Исинь.

Трудно было сказать, которая из женщин выглядела более разъяренной и возмущенной. Ни Мазу, ни Бекка, похоже, не усвоили урок о материалистическом обладании: было очевидно, что обе пришли в ярость, увидев руки Уэйса на Робин. После нескольких долгих секунд молчания Бекка сказала высоким, холодным голосом:

— У Джайлза есть вопрос.

— Тогда пригласи его. Ты можешь идти, Артемида, — произнес Уэйс совершенно непринужденно, снова улыбаясь.

— Спасибо, — сказала Робин.

Проходя мимо двух разъяренных женщин, она почувствовала специфический запах немытого тела и благовоний, исходивший от Мазу. Робин поспешила по коридору под крик плачущего наверху ребенка, ее разум гудел в панике, тело горело в тех местах, где Уэйс прикоснулся к ней, будто он заклеймил ее сквозь одежду.

«Беги, скорее».

«Но они увидят меня на камерах».

Робин толкнула дверь с резными драконами. Кровавый закат вспыхнул на небе. Люди ходили по двору, занятые своими вечерними делами. Робин автоматически направилась к бассейну Дайю, рябь на его поверхности блестела, как рубины на закате, непрерывный шум воды в фонтане раздавался в ее ушах.

— Да благословит Утонувший пророк…

Но Робин не смогла договорить. Осознав, что ее сейчас вырвет, и не заботясь о любопытных взглядах, она бросилась к общежитию, едва успела добежать до одного из туалетов, где ее вырвало небольшим количеством рагу и поленты, которые она съела с Джонатаном Уэйсом. Затем упала на колени, ее тело покрылось липким потом от отвращения.