Из прошлого: Между двумя войнами. 1914-1936 - Эдуард Эррио

В беседах с президентом затрагивались самые разнообразные вопросы. Однажды целый вечер он обсуждал с Макдональдом и мною положение на Дальнем Востоке, которое глубоко его тревожило. Я рассказал ему о наших трудностях с Германией. Он проявил такое понимание наших тревог и опасений, которое оказало бы честь любому французу. Из сотрудничества с нами в период войны он вынес искреннюю и прочную привязанность к нашей стране.

Как-то днем, к концу моего пребывания в США, когда я сидел напротив него, за его рабочим столом, он вдруг неожиданно предложил: «А что, если мы поговорим о долгах!» Прибыв в США именно для того, чтобы обсудить этот вопрос, я старался облегчить ему при его деликатности этот разговор. Тогда терпеливо и мягко он объяснил мне, почему наш отказ от платежей нанес Франции такой ущерб в США. «Долг, который вы взяли на себя по отношению к нам и который мы сократили до минимума, оставив только ваши займы на восстановление и отказавшись от собственно военных долгов, не является межгосударственным, межказначейским долгом. Франция получила возможность свободно выступить на американском рынке. Она осуществила свой заем так, как если бы он был проведен ею у себя дома. 60 миллионов наших соотечественников с энтузиазмом подписались на этот заем. Разумеется, среди заимодавцев были и банкиры и богатые капиталисты, но вы воспользовались также плодами экономии служащих, рабочих, фермеров. Отказавшись платить, вы подорвали веру во Францию у всех тех, кто подписался на заем. Нам пришлось покрыть хотя бы материальные потери этих простых людей и взять на себя выплату вашей задолженности. Поэтому мы были вынуждены изыскивать необходимые средства по линии налогов, национального бюджета, что обременительно для американских граждан. Представьте себе настроение выборных лиц, депутатов конгресса и сенаторов, которым пришлось взять на себя эту ответственность».

Я пытался найти извинение для своей страны или хотя бы объяснить недоразумение. На самом же деле я был унижен, оскорблен до глубины души в своих понятиях о чести. Было ли известно французской общественности, что мы, например, бесплатно получали американские товары, а затем с выгодой перепродавали их, что на специальном языке называется барышничеством (carambouille)? Я получил от одного гражданина письмо, в котором говорилось: «Я потерял сына на полях сражения во Франции. До сих пор я гордился этим, теперь же мне стыдно». Я был возмущен не только демагогией, толкнувшей палату депутатов на этот пагубный путь, но и теми, с позволения сказать, юристами, которые старались найти правовое оправдание нашему бесчестию, как позднее они пытались оправдать циничное нарушение нашего договора с Чехословакией. Будь проклято право, лишенное всего того, что сделало его великим, и превращенное в арсенал мошеннических уловок на службе у недобросовестности!

Между тем президент Рузвельт не примешивал к своим объяснениям никаких упреков. Он излагал мне факты, только факты. «Вы не можете ссылаться даже на мораторий Гувера; предлагая вам ратифицировать его, мы заявили, что он не должен наносить никакого ущерба расчету по долгам, и когда ваш посол от имени Франции подписал ныне отвергаемое соглашение, он полностью отдавал себе в этом отчет, о чем свидетельствуют его собственные заверения».

Внезапно президент изменил тон. «Но оставим эти рассуждения и поговорим как друзья. Я расскажу вам один факт, о котором мне поведал президент Вильсон. Во время последней войны маршал Жоффр и г-н Вивиани были направлены к нему с просьбой немедленно послать американские войска на помощь обессиленной Франции. «Я глубоко взволнован вашим демаршем, – ответил Вильсон, – но если я пошлю вам наших людей, которые сейчас ведут обучение формируемых нами больших армий, то как смогу я сдержать данное вам обещание: высадить на французской земле столько миллионов солдат, сколько потребуется для вашей победы. Мне тяжело отвечать вам отказом, но я вынужден это сделать». Маршал ушел. Через некоторое время, к концу своего пребывания в США, он прислал Вильсону телеграмму из Чикаго с просьбой снова принять его, на что тотчас же получил согласие. И вот однажды в эту же дверь снова вошел победитель битвы на Марне. На глазах у него были слезы. Он направился к Вильсону. «Я хочу пожать вам руку, г-н президент». – «Это самое лучшее, что вы можете сделать, – ответил Вильсон. – Спокойно возвращайтесь к себе на родину. Будет сделано все возможное и невозможное». И Вильсон не только сдержал слово, но и намного перевыполнил свои обещания».

Президент Рузвельт закончил свой рассказ. Тогда я встал и сказал ему: «Позвольте и мне пожать вам руку за Францию». – «Вы правы, – ответил он мне, – пусть Франция сделает усилие и рассчитывает на меня!» Вернувшись в Париж, я подробно рассказал о своей поездке и о ее завершении, но, к сожалению, не смог добиться изменения решения, которое причинило нам столько зла и тяжелые последствия которого мы ощущали в течение столь длительного времени, что с моей стороны было бы слишком жестоко снова говорить об этом.

29 апреля 1933 года президент Пуанкаре, проведший зиму на Лазурном берегу и отдыхавший в Кабуре, поместил в «Иллюстрасьон» статью против сторонников пересмотра Конституции 1875 года, которые сами не знали, чем ее заменить. «Как в пору расцвета буланжизма, – писал он, – фраза прикрывает самые различные и самые противоречивые мысли». Пуанкаре протестовал против намерения лишить депутатов права финансовой инициативы и напоминал, что вопрос о бюджетных прерогативах послужил в Англии и во Франции первопричиной революционного движения. По его мнению, основное препятствие, мешающее нормальному функционированию режима, заключается в существовании широких постоянных комиссий, являющихся центром антиправительственных интриг.

Наконец наступил день основания Национальной компании Роны. 27 мая 1933 года заседание палаты утвердило ее устав. Цель компании – освоение Роны на участке от швейцарской границы до моря с тройной целью: использование гидравлической энергии, навигация, ирригация и использование для других нужд сельского хозяйства.

Срок существования общества был определен в 99 лет; капитал акционерного общества в 240 миллионов франков состоял из 240 тысячефранковых акций, покрываемых при подписке наличными в следующем порядке: 60 тысяч – организациями и учреждениями Парижского района (категория А); 60 тысяч – другими заинтересованными организациями и учреждениями (категория В); 60 тысяч – компанией ПЛМ[140] (категория С) и 60 тысяч – концессионными ведомствами, промышленниками, потребляющими электрическую энергию и воду, акционерными обществами и частными лицами (категория D). Такой принцип, по нашему мнению, превосходно сочетал общественные и частные интересы, обеспечивая общность интересов труда и государственного руководства. Государство не имело акций, однако участвовало в управлении обществом в лице своих представителей в административном совете, насчитывавшем 40 членов. 20 декабря 1933 года было заключено общее концессионное соглашение между компанией и министром общественных работ. Условия подряда определяли объект концессии, порядок выполнения работ и эксплуатации. Председателем административного совета был назначен г-н Леон Перье. Компания брала на себя обязанность поддерживать в исправности и улучшить фарватер на судоходном участке от слияния с Соной до порта Сен-Луи. Она обязалась также построить промышленный порт на левом берегу реки на территории коммун Лиона и Сен-Фонса. Декретом от 26 ноября 1937 года этому порту было присвоено мое имя. Эта честь была расценена мною как награда за настойчивость и упорство в достижении этой цели. Мы обязались также провести работы по освоению водопада Женисья высотою 67 метров, который должен был быть использован для строительства гидроэлектростанции. Позднее, в 1940 году, правительство маршала Петена вывело из компании г-на Леона Перье и меня, а также ряд наших коллег из числа парламентариев. Г-н Обер, который усердно обхаживал нас, чтобы стать директором общества, получил тогда же пост председателя в соответствии с известной формулой: «Дом принадлежит мне – извольте выйти вон».