Цветок камнеломки - Александр Викторович Шуваев

это – с какой стороны глянуть. На склон подводного ущелья, исполинской выемки, бывшей куда как поболее, нежели пресловутый Гран Каньон, и до краев заполненной жидким илом, опустился бывший корабль, но не остановился, продолжая катиться вниз, вниз, на самое дно, и гигантские, километровые клубы, целые тучи темной мути поднялись там, где он, пронизав зыбкую поверхность этого подводного болота, без следа канул в полукилометровую толщу полужидкого осадка.

– Ах, как неудачно все получилось! Ведь вот-вот, еще бы чуть-чуть, – и все было бы в порядке! Черт бы побрал это самое ООН, вечно оно суется не в свои дела.

– И, – что характерно, – в самое неподходящее время.

– Вот именно! Когда они нужны, – так не дождешься, а когда вот-вот, еще бы чуть-чуть, и… Теперь опять ждать, когда утрясется, когда эти пр-роклятые миротворцы, наконец, уберутся восвояси, заново готовиться, заново ждать подходящего момента…

– Заново призывать миротворцев на помощь, – совершенно в тон подхватил Н" Квале М" Писи, – когда не мы прижмем намгали, а они – нас. Навроде того, как это было три года назад.

Собеседник его умолк и аж зажмурился от нестерпимого воспоминания. Было, чего греха таить. Было! И намгали прижали их, и в ООН обращались, кланялись, и терпели вежливое издевательство международных чиновников… И так и не добились в конце концов ничего существенного. Но все равно, – напоминать об этом нестерпимом позоре было совершенно недопустимым хамством. Кого другого за подобное он, пожалуй, просто убил бы… Но с М" Писи это, разумеется, совершенно невозможно. К сожалению. Пока. К сожалению – пока – невозможно. Потом посмотрим.

Казалось, – он смотрит в другую сторону и не видит, не может видеть выражения его лица, но, похоже, видел-таки: выдержав после высказанного оскорбления надлежащую паузу, Н" Квале осторожно, как бы между прочим, и по-прежнему глядя в сторону, пробормотал:

– Но, может быть, не все так плохо, как кажется…

– Что такое? – Черный, как сапог старшины-сверхсрочника, и такой же блестящий, генерал ощутимо напрягся. Незаурядное чутье не подводило его, когда кончалась обычная болтовня, и речь обретала предметность.

– В составе миротворцев есть наши русские друзья.

– ТВОИ друзья.

– Хорошо, – он пожал плечами, – пусть будут мои. Это что-нибудь меняет?

– Продолжай.

– В последнее время они не упускают подобных случаев. Никогда не упускают. Они, видишь ли, – настаивают, и им не могут отказать.

– И они помогут нам решить вопрос с намгали?

– Могут помочь. Мне так кажется, и вряд ли я ошибаюсь.

– Окончательно решить вопрос?

– Да.

– Гм… Интересно, – каким образом?

– Если бы я знал это, то не стал бы просить о помощи посторонних.

Да, конечно. Да если бы ты знал это, если бы ты знал то! Если бы ты знал – как, то не сказал бы. Даже разговора бы не завел. Сожрал бы всех, да и все! И меня в том числе. Как бы ни в первую очередь. Вообще мыслей в его кучерявую голову пришло довольно много, но вслух он сказал другое.

– Но ведь нам никто не мешает попробовать, а?

– Никто, – решительно тряхнул головой Н" Квале, – вот только…

– В чем дело? И помни – это ты предлагал. Не хочешь говорить по-человечески, так и не затевайся…

– Мои, как ты сказал, русские друзья обязательно попросят чего-нибудь за свою помощь.

– Что я слышу? – Генерал засмеялся дробным, несколько нервозным смехом, даже и не смехом вовсе, а так – хихиканьем, из которого исполнителю трудно бывает выбраться, однажды начав. – Им теперь недостаточно обещания идти некапиталистическим путем развития?

– Это не так смешно, как может показаться…

– Ладно. Посмотреть, пощупать, поговорить нам и впрямь никто не мешает. Белые называют это "изучить вопрос". В конце концов никто не мешает нам сослаться на объективные обстоятельства, когда вопрос намгали будет окончательно урегулирован.

– М-м-м… да. Будем надеяться.

Вошедший, совсем молодой парень, не старше двадцати двух – двадцати трех, при всей своей поджарости, – даже, пожалуй, худобе, – был огромен. Войдя в оби, бывшее чем-то вроде негласной ставки генералитета, а по сути – родовой верхушки племенного объединения хасимба, он молча, без приглашения сел, и массивный табурет заскрипел под его тяжестью. Он был в высокой фуражке с длинным козырьком, надвинутой так, что в тени ее почти невозможно было разглядеть очень светлых, редко мигающих глаз, в глухом, тяжелом на вид камуфляже, в высоких ботинках на толстенной подошве, но при этом не было никаких признаков, что ему хоть сколько-нибудь жарко. Смоляное лицо генерала Мугамбы было покрыто потом, а только слегка загорелое, неподвижное, со слегка впалыми щеками лицо миротворца выглядело совершенно сухим. Молча, не меняя выражения, выслушал он проникновенную речь о варварах-намгали, которые только одни, – Господь свидетель! – мешают построению социализма в их прекрасной стране, которая, к тому же, так богата и так выгодно расположена. Не видя ровно никакой реакции на свои излияния, генерал закончил свою речь далеко не так громко и уверенно, как начал. Что-то подсказывало ему, хоть и стихийному, но, право же, – незаурядному психологу, что всякие словесные кружева будут совершенно бесполезны в разговоре с этим серьезным юношей и могут считаться не более, чем простой данью ритуалу.

Выдержав недолгую паузу, миротворец, наконец, заговорил. Его французский был если и не безукоризненным, то, по крайней мере, весьма приличным.

– Насколько я понял, вы хотите полностью ликвидировать племя намгали, своих исконных соперников и врагов. Причем сделать это так, чтобы никакие миротворцы ничего не смогли бы сделать, а вы сами остались бы в стороне. Я правильно вас понял?

– Нам действительно нужно, – Мугамба облизнул вдруг пересохшие губы, – окончательное решение вопроса намгали.

– Я настаиваю на определенном ответе, поскольку окончательно решенные вопросы требуют для своего решения не менее окончательной определенности. Да или нет?

– Ну…

– ДА – или НЕТ?

– Да.

– Утверждают, что многим гораздо легче произнести это коротенькое слово,