Цветок камнеломки - Александр Викторович Шуваев

сказать, – никто из собравшихся ни разу, даже случайно, не упомянул коньяк. Мне кажется, что в этом обстоятельстве тоже заключен свой г-глубокий смысл… – он обвел присутствующих чуть зыбким взглядом, – вам не кажется, а?

Услыхав столь глубокомысленное замечание, присутствующие даже притихли на секундочку, обдумывая. Каким-то образом, без всякого предварительного сговора было совершенно ясно, что не только коньяк, но и упоминание о нем в данной обстановке совершенно неуместно. Он не вписывался в окружающее. Это был неоспоримый факт, так что интерес представляли собой только его причины. Анализ причин, по которым коньяк выпадал из контекста столь решительно, приводил к обобщениям настолько глубоким, что трезвый человек попросту не поверил бы в саму их возможность.

Разумеется, сказанное вовсе не обозначает, что собравшиеся были пьяны: на этом воздухе, между этими деревьями под барашка, под молочных поросят, под ребра "дикого" теленка и под окрошку этим июнем можно было выпить куда больше, или почти вовсе не пить, – это только весьма незначительно повлияло бы на общий настрой какой-то необыкновенной радости жизни. Цветения. Акме. Под влиянием выпитого мысли только легче текли, непринужденно ветвясь, переходя от одного предмета к другому, – а ведь была же, была связь! – не слишком задерживаясь на чем-то определенном, и никто не обращал внимания на то, что, зачастую, каждый говорил о своем, не больно-то вслушиваясь в слова собеседника. А иногда – вслушивались. По настроению.

– Не-ет, – глядя в стол и подняв кверху указательный палец, сомневался Майкл, – вы не просто так притащили меня именно сюда. Во всем этом должен быть Смысл. Даже, можно сказать, – Замысел…

– Коварный? – Поинтересовался Михаил, который услышал только последнее слово.

– Не знаю. Тут даже привычные слова приобретают какое-то непривычное значение, смыслы плывут, и я больше не могу выразить по-русски то, что на самом деле чувствую. Это сбивает с толку, я смущен и растерян, хотя это удивительно мало меня беспокоит… Но зачем-то ты же меня все-таки приволок сюда? Была же в этом какая-то цель? Ведь не может быть, на самом-то деле, чтобы вот так просто?

– Чтобы ты понял, откуда на самом деле родом. Откуда родом мы все. Ты сказал золотые слова про водку. Так вот эта земля, этот июнь, – точно такой же ноль. Точка отсчета, а для кого нет, – тот не брат нам по крайней мере по крови. Понял?

Майкл – огляделся.

– Я – не отсюда. Это совершенно точно. Видишь ли, получилось так, что я помню себя с очень раннего возраста. Потом я рассказывал родителям, так они не верили, говорили, что я навоображал все это. С их слов, разумеется.

Между деревьями, росшими позади Сторожки, среди матерых, разросшихся кустов жимолости, сирени и жасмина, в густом облаке их аромата, располагалось нечто вроде павильонов с крышами как будто бы из камня, а роль колонн выполняли шершавые, бугристые, даже слегка извилистые столбы из серого камня, как бы вырастающие из почвы и непосредственно переходящие в материал навеса, и было их, в зависимости от его формы и площади, где – три, где – четыре, а где и шесть-семь. Так могли бы выглядеть диковинные каменные грибы, у которых тонкая, пластинчатая шляпка подперта сразу несколькими ножками. Вечером тоже была теплынь и благодать, но Место это, как и положено для коренной России, было богато водой, и оттого комары тоже водились в достатке, так по вечерам уютнее было все-таки внутри. Там, в достаточно обширном зале, среди тяжелой, солидной, без мелких украшений мебели, среди отделки из резного камня и мореного дерева и массивных, простых по форме и очертаниям светильников, была умело создана и тщательно поддерживалась обстановка Места Вне Времени, не принадлежащего ни к какой определенной эпохе и пребывающего вне моды.

– А здесь… – продолжил Островитянин, – какая-то пастораль. Хорошо организованная идиллия, экзотический курорт для мультимиллионеров, но даже их было бы довольно заметное число. Понятно, – ради такого вот, например, сезона. Очень, очень подходящее место для курорта.

– А еще, – вполголоса отреагировал Леонид, – для очень серьезного производства. Для чрезвычайно – серьезного. И, соответственно, для проживания довольно большого количества людей. Куда большего, чем вам, очевидно, кажется.

Он сделал паузу чтобы плеснуть в два стакана по порции "королевского" виски, примерно на поперечный палец, кинув следом по ма-аленькому кубику льда. В этой небольшой, не имеющей постоянного состава компании равных вроде бы мужчин он все равно смотрелся старшим. Ви-ай-пи – и это при том, что и прочие были лицами и непростыми, и влиятельными.

– Люблю, когда вот так, – он указал на стакан, – когда лед только начал таять, и на язык, совсем рядом, попадает разведенное – и неразведенное, совсем теплое – и похолоднее, со всеми промежуточными оттенками… – Он отхлебнул из своего стакана. – Не знаю, не видел, был слишком всю жизнь занят, чтобы разъезжать по свету, а теперь уже и привычки нет, но говорят, что у тайфуна, в самой его середке, есть такой "глаз". Кругом от неба и до моря во всю высоту, куда хватает глаз, кипят стены из черных туч, а там – светит солнышко и ни ветерка. Так вот это все, – он обвел вокруг себя стаканом, – очень похоже. Тихая, укромная, уютная середка бури. Ее кухня, где как раз и стряпается вся окружающая свистопляска во всей красе.

– Не знаю. Не верится как-то. По-моему в этом месте легко раствориться и, – как это? – потерять себя, не знаю – на время или навсегда, превратиться не в животное даже, а в растение.

– Вы увидите, – Леонид кивал пышной шевелюрой, – вы по-своему неглупы, так что обязательно увидите, убедитесь.

– А объяснить сколько-нибудь внятно, вы, понятно, не в состоянии?

– Увы. Чем дальше, тем больше теряю эту способность. Все мы теряем. Говоришь, как привык, и привычными, с самого детства знакомыми словами, на родном языке, и при этом ловишь себя на том, что говоришь не то. Не совсем то, а как-то рядом.

– Да вы что, – сговорились тут все?

– Сговорились? Интересно… Может быть, еще скажете – с кем?

– Да. Это, конечно, обескураживающее замечание, потому что, не отступая от истины, мне пришлось бы упомянуть и себя. Но для меня русский – все-таки не родной