Цветок камнеломки - Александр Викторович Шуваев

два дня, как народившейся Луны. А их путь, как на грех, лежал в место темное, в ложбину на округлом, просторном боку пологого холма, наполовину заросшую одичавшей сливой и смородиной. Мало-помалу она выравнивалась, под ногами вместо лиственной прели начала ощущаться молодая травка, а потом показалось то самое место, – более-менее ровная площадка, находившаяся, впрочем, не на самой вершине. Тут виднелись остатки исполинских трухлявых пней, темнел жилистый, угрюмый бурьян мало что не в рост человека, и – видна была та самая вершина, место голое и безлесное.

– Ведьмин Холм, – указал пальцем Островитянин, – это, как его, – Лысая Гора. У нас такие считаются чем-то вроде местного Брокена.

– А говоришь – не отсюда, – неопределенно проговорил Михаил, скидывая одежку, – потому что это у нас считается, что на Лысую Гору непременно должны слетаться ведьмы… Чего смотришь? Са-амая пора…

Ночь была ясная, теплая и безоблачная, в небе равнодушно стыл Млечный Путь и полыхало такое количество звезд, в которое горожанин просто не поверит, но роса темного бурьяна на дне ложбины была ледяной, – и обжигала колдовским огнем, когда они с жутким уханьем и дикими воплями катались по упругим, одновременно хлестким и льнущим к телу стеблям, пока холодная кожа не начала гореть. Как в парной – но совсем, совсем по-другому. Потом они долго, подняв кверху руки, обсыхали, – в противном случае, по словам Михаила, действие будет не то, – потом все-таки оделись, Михаил – в плотный диагоналевый китель солдатского фасона, а англичанин – в не менее плотную фланелевую рубаху, привезенную из дому. Наслаждаясь теплом сухого одеяния, сели на пенек, уставились на звезды и, передавая друг другу объемистую флягу с тем самым виски, ощутили полнейшую гармонию с мирозданием. Михаил – закурил, по привычке прикрывая огонек от несуществующего ветра, а потом что-то темное, что-то большое и страшное пронеслось по небу с мерным, почти неслышным дующим шумом, направляясь к вершине холма. Михаил ощутимо напрягся, сунув сигарету зажженным концом в мокрую траву.

– Так… – Сказал он предельно серьезно. – А дело-то приобретает интересный оборот.

– Незаконное проникновение?

– Н-не знаю. Видишь ли, – в данном случае сам этот термин звучит как-то двусмысленно… – И приглушенно рявкнул. – Ложись!

Практически одновременно он ловко сшиб Майкла Спенсера с пенька и уткнулся физиономией в землю сам. На этот раз почти бесшумная треугольная тень, заметно меньшая, чем предыдущая, проскользнула к вершине холма практически над самой их головой, разве что чуть в стороне.

– Послушайте-ка, тевтон, – еще более приглушенным голосом осведомился Михаил, не отрывая взгляда от вершины холма, – а какое сегодня, к примеру, число?

– Не знаю, – заражаясь его настроением, прошептал Островитянин, – нет часов. Но с утра было двадцать третье…

– Ой, бля-а-а! Вот так вот и пропадают ни за грош, упустив не мелочь какую-нибудь, а самые очевидные обстоятельства… Вотт кр-ретин!!!

Зажмурившись, он ударил себя кулаками по голове.

– Да в чем дело!

– Да ночь накануне Ивана Купала! Всего-навсего!!! Послушайте, европеец, если бы я был с кем-нибудь из своих однополчан, то, однозначно, предложил бы выбираться отсюда по-пластунски. Но, будучи совершенно уверен, что это неизмеримо превышает ваши возможности… Так что придется обойтись вульгарным скрадом.

– Может быть, – пробормотал, чувствуя холодок под сердцем, Майкл, – как-нибудь удастся отсидеться?

– Не-ет, – русский отрицательно помотал головой, – к большому сожалению, – не выйдет. Чтобы совершить ночную посадку на такую площадку, без надежного ноктоскопа не обойтись. Знаешь, что такое ноктоскоп третьего поколения? Вроде "ПНВ-4У"? На открытом месте нас будет видно лучше, чем в солнечный полдень на песчаном пляже. Так что, никуда не торопясь, держась за мной, след в след… Только я, к сожалению, тоже не егерь. Наощупь. Медленно…

Пока они, маскируясь редкими зарослями на дне лощины, пробирались к подножью Лысой Горы, над ними, следуя тем же общим направлением к вершине, пронеслось еще несколько разнокалиберных темных теней, летевших почти беззвучно. До выхода из ложбины оставалось всего ничего, последние кусты и считанные метры, когда шедший впереди Михаил вдруг прошипел: "Стой!" – и остановился так резко, что англичанин налетел на него. Уходить, хотя бы и тихо, хотя бы и скрадом, или даже по-пластунски было явно поздно. Со стороны луга один за другим появлялись из темноты почти до молчаливости – тихие мотоциклы, приземистые, вроде картов, едва слышимые автомашины на широких колесах, с седоками, лица которых были одинаково укрыты за массивными "очками" ноктоскопов. А еще – совсем уж дикие, ни на что узнаваемое не похожие фигуры, движущиеся целеустремленной рысью, или же ходко шагающие на двух ногах. Быстрой, чуть семенящей походкой совсем близко от их укрытия прошел невысокий человек, закутанный в темную накидку с капюшоном, а рядом с ним, держа туловище под углом градусов в семьдесят, балансируя массивным хвостом, легкой, ловкой поступью шло нечто, до крайности похожее на динозавра, вот только когти на передних лапах в лучах рахитичной луны сверкнули полированным металлом. Да и сама шкура неведомого создания отблескивала разноцветными искрами, намекая на то, что это – все-таки машина, даже не пытающаяся притворяться чем-то другим. Майкл – вздрогнул, когда, на единый бредовый миг, ему показалось, что тварь – вроде бы покосилась в ту сторону, где скрывались они. Но – пронесло как-то, а Михаил, глядя вслед удаляющейся парочки, пробормотал достаточно слышно:

– Это неприлично, когда у женщины столько денег…

– Что?!

– Да нет, ничего особенного. Своего рода, цитата. Оч-чень, надо сказать, недешовая прихоть. Мягко говоря. А тут что-то подобное чуть ли ни у каждой второй… А мы – без рации. Уж это как-то так пошло одно к одному, забыл, какой сегодня день, оставил дома связь, с которой в обычные дни хожу даже в сортир… Такая цепочка совпадений не бывает случайной, так что, похоже, герр Кляйнмихель, что судьба специально загоняет нас в какую-то ловушку.

Стало заметно светлее, на вершине Лысой Горы, и на других холмах и между деревьями почти одновременно вспыхнули костры, вспыхнули – фонари, расположенные в соответствии с непонятными соображениями, а далеко окрест, угнетая волю и сотрясая душу, разнесся угрожающий грохот барабанов. Монотонный, тяжелый ритм длился и длился, а потом, не вдруг, исподволь в его беспощадную мерную поступь влился, постепенно вздымаясь до нестерпимой силы и