Цветок камнеломки - Александр Викторович Шуваев

жарить шашлыки: Островитянин – взял, а Михаил, символически плюнув на землю, в сердцах отвернулся. Очевидно, что этот немудрящий экспонат находился в чем-то вроде коллективного пользования, не принадлежа никому конкретно, принадлежал некоторым образом всей кодле. Не выдержав, глянул еще раз. Все правильно. Будучи всего-навсего функциональной, она напоминала помесь корыта – с каким-то особо уродливым экземпляром тонконогого глубоководного краба, и выглядела вполне кошмарно. Раздав все шампуры, она подковыляла к кострищу и со звяканьем зачерпнула новую порцию углей из самой середки, кто-то нагрузил ее новой порцией шашлыка, и создание замерло в сторонке, тихонько жужжа моторчиками, призванными вращать шампуры, и распространяя сложную комбинацию запахов жареного мяса и горелого жира – с легким угаром… Интересно, откуда это они взяли можжевельник? Неужто с собой приволокли? Время от времени, в соответствии с обычаями, насчитывавшими по меньшей мере полторы-две тысячи лет, от костров отделялись парочки: скрадом и укрываясь рельефом местности, либо же, наоборот, с визгом и топотом они удалялись в сторону темнеющих поодаль зарослей. Иностранный специалист был очевидно занят беседой с той самой особой, которая их отыскала, а когда Михаил очередной раз глянул в их сторону, там уже никого не было, и только тихий шорох и удаляющееся полязгивание выдавало направление, в котором они удалились. Михаил решительно встал и, уже не скрываясь, уже на правах принятого и пропахшего, отправился в сторону от костров: то, что на во-он той верхушке было темно, тихо, и не горело ровно никаких огней не могло быть случайностью.

Шесть молчаливых фигур, в разных местах и вроде бы не имеющих отношения друг к другу. Четверо, – вроде бы просто так, а двое, – близь приземистого устройства, на верхушке которого безостановочно и с пугающей бесшумностью крутится антенна, – трапециевидная в сечении, чуть наклонная и с совершенно плоскими гранями. Лица четырех – превращены в пугающие маски благодаря устройствам, скрывающим их глаза, головы двух последних – вовсе упрятаны в глухие шлемы. При появлении Михаила только один едва заметно шевельнулся и ни один ничего не сказал.

– Бог в помощь, – он взял инициативу на себя, – перестраховка или и впрямь собираетесь кого-нибудь сбить? И не боитесь попасть в кого-нибудь не того?

– Мы – люди подневольные. Приказано ждать у моря погоды, – мы ждем, прикажут сбить – собьем.

– А что, – были прецеденты?

– Слушай, – ты откуда такой темный взялся? Швейцария, – хрен с ней, за бугром она и нас не касается, а Даугавпилс, – неужто ничего не слышал? И про Архипо-Иосиповку? И про Темрюк? Твое счастье, а то не вот бы еще и заснул…

– А Швейцария – что? Там-то откуда?

– Частный женский пансионат в горах. Сначала, как на грех, рухнула единственная приличная дорога, а потом прилетели эти ребята… Говорят, – никого не пропустили, кроме самых старых училок. А потом, – нашлось несколько любителей, – начали играть в доктора. В основном, – сам понимаешь, – в гинеколога, уролога и проктолога…

– Дожили, – сказал один из четверки носителей масок, – скоро по грибы без системы ПВО нельзя будет съездить.

– А чего? – Лениво проговорил третий. – В зе-емлю зароемся, – лепота…

– П-погас-си с-сигарету, – злобно прошипел его сосед, – глаза же режет…

– Прости, – проговорил гость, затаптывая злополучную "Дружбу", – не подумал. Ладно, не буду мешать. Прощайте пока.

– Будь здоров. – Буркнул противник курения. – Осторожнее тут…

Так всегда, – думал он, неуклюжей рысцой с оступью спускаясь с холма. – Если одни желают развлекаться непременно бездумно, то другие должны думать еще и за них.

Грохнуло, и в небе с громовым шипением развернулись радужные зонты, шатры, водопады, многоуровневые каскады многоцветного пламени. Шипя по-гадючьи, ракеты раскаленными шильями взбирались в небо, а следом небо вспыхивало разноцветным летучим огнем, и засевало землю чудовищными тенями. Какой-то особый сорт фейерверка не гас необычайно долго, огородив Лысую Гору с окрестностями косыми кулисами, четырьмя стенами из негаснущих огней, горящих оранжевым, почему-то очень тревожащим душу светом. "Люстры" опускались к земле необыкновенно медленно, едва заметно, а между ними, под ними, на их фоне плавно распускались огненные цветы. Фейерверк как будто бы и разгонял темноту, – но на самом деле все творящееся внизу стало почти вовсе неразличимым, искаженным, неразборчивым и иллюзорным, совокупностью цветных теней и огненных контуров.

Среди огненных бликов и пляшущих теней метались жилистые тела, раздавались свирепые выкрики и глухие, устрашающие удары. Мужчины, как один, – с длинными волосами, связанными в "хвост", босые и по пояс голые, в одних только темных штанах до середины икр, бились стенка на стенку и, по всей видимости, – насмерть. Колья порхали в жилистых руках, обрушиваясь на ребра, спины, колени и выставленные навстречу жутким ударам предплечья. Этого – не сыграешь, удары наносились от души, дубины щепились и ломались о тела, валя бойцов на землю, но те вскакивали, как ни в чем не бывало и стремглав кидались на обидчиков, утратившие оружие пользовались коленями, кулаками, а то и просто головой. Это было невозможно, дерущиеся давным-давно должны были переломать друг другу руки, ноги, ребра и полечь со страшными, несовместимыми с жизнью увечьями, но это было, в крови, в поту, в грязи они бились без жалости и не ведая устали. Бух! Трах! Хрясть! И надломленный кол с влажным звуком лопается, встретившись с предплечьем врага, перехват – и пыром его, проклятого, не так его и не этак, свежим изломом – в брюхо! Тот, перехватив кол, разворачивается, протягивая противника мимо себя и – на выставленное вперед-вверх каменное колено. Гулкий удар приходится в область сердца, попавший под раздачу молча падает под топчущие ноги, а зрители воют от свирепого восторга. Спутница следила за действом с горящими глазами, то и дело взвизгивала при особенно устрашающих ударах и бросках и – теребила его, судя по всему не слишком-то замечая, что творит. Майкл чувствовал, что прижимающееся к нему тело прямо-таки дрожит от нечистого возбуждения гладиаторских игр. Впрочем, – куда там гладиаторам. В таком темпе и с таким напором любые гладиаторы минувших времен давным-давно полегли бы замертво, а эти, – о, эти как будто бы вовсе не чувствовали ни усталости, ни боли, и, казалось, только входили во все больший раж, все взвинчивая и без того бешеный темп этого дикого ристалища. Потом раздался повелительный окрик, бойня немедленно прекратилась, а восставшие, –