ООО «Удельная Россия». Почти хроника - Ната Хаммер

Даже интервью с зубастой Кусинеей Топчак, которое ему сейчас предстоит. На канале «Слякоть». Акробатка… ля!.. Со своим «Комом-2» кувыркалась-кувыркалась ноги врозь каждый вечер прайм-тайм много лет на всю Россию, а теперь она в оппозиционерки записалась. Еще бы в монахини! Насмешила! Стоп! Именно, что насмешила. А ведь она не из «Камеди-клаб». Может, ее в оппозицию заслали? Дискредитировать Хорохорова и прочих этих фрустрантов? А чтобы убедительнее выглядело, задержание ей организовали и обыск. Блин, да как же он раньше не допер! Значит, он и Кусинея – оба засланные. Но на разные стороны баррикад. А Папа за ними сверху наблюдает, как они кусать друг друга будут. Папа гениален! Но и он, Василий, не лох. Подыграет…

Кусинея уже ждала его в студии «Слякоти» в образе гламурной богемы. Только она владела искусством сочетать эти слабосочетаемые образя. Над овальной горловиной нарочито грубого свитерка на ушах висели два сапфира, каждый величиной с голубиное яйцо. А над ними восседали очки в пластмассовой оправе в цвет сапфиров. Шикозно!

– Здравствуйте, Василий! – задорно начала Куся.

– Здравствуйте, Кусинея! – вторил ей Вася.

– Что это у вас в руках?

– Пирог с потра2хами.

– Это мне?

– Вы догадливы.

– Как же вы, Василий, дошли до такой жизни?

– До какой такой жизни?

– Пекарской.

– В результате естественной эволюции видов. Вы из акробаток – в протестантки, а я из чиновников – в пекари.

– Да? А мне сказали, вы сделали каминг-аут и стали оппозиционером.

– Каминг-аут? Это сродни чему? Куннинг-улису?

– Нет, Василий, это когда вы перестаете дуть Кремлю в попу и встаете перед ним в полный рост по другую сторону стены.

– Ну, если я по другую стороны стены встану, меня за стеной и не разглядят.

– Вот и я за вас опасаюсь. И там вас не разглядят, и здесь вас ведь никто не знает, по эту сторону стены. Если бы я тогда вас в «Парии» не застукала в общении с устрицами и не выложила видео в Сеть, вы бы даже среди жителей Сети не были известны.

– За пиар я вам бесконечно признателен. А опасаться за меня не стоит.

– Как же не стоит? Вы ведь теперь борец с властью, а всех борцов с властью власть гнобит.

– Минуточку! Вы, Кусинея, путаете падежи. Я борюсь не с властью, а за власть.

– За власть вместе с властью? Или за власть вместо существующей власти?

– За освобождение от новой аристократии.

– А это кто?

– Что, вы хотите поименно?

– Да, если можно.

– Нельзя.

– Почему?

– Потому что рамки эфира не позволяют.

– Ну, хотя бы дайте абрис и место ее нахождения.

– Чиновники вокруг кормушки.

– Все?

– Не все. Только ожиревшие до состояния беспамятства.

– Ну, так, значит, Василий, вы все-таки оппозиционер. И место ваше на болоте.

– Я – оппозиционер? Помилуйте, Кусинея, вы что-то путаете. И на болото мне не хочется – сыро там, к тому же опасно. Трясина затянуть может.

– А где же вы будете искать сторонников, как не на болоте?

– Мои сторонники по болотам не шляются. Им некогда. Они деньги зарабатывают. Себе и близким на красивую жизнь.

– И что, вы полагаете, что на ваши призывы они оторвутся от своих рваческих занятий?

– Нет, конечно. Они все будут делать параллельно. Поддерживать меня они будут левой пяткой, не отрывая глаз от мониторинга биржевого курса акций.

– Это как?

– А технологию я вам не расскажу. Это политическое ноу-хау.

– Ладно, оставим в стороне технологии. Расскажите нам о ваших отношениях с Сусликовым.

– Я к нему не отношусь. Моя фамилия – Люберецкий.

– Ну, как же… Всем известно, что вы называете его Папой.

– Римского тоже называют Папой. Однако при этом люди не претендуют на особые с ним отношения. Это, скорее, знак уважения…

– То есть вы его уважаете?

– А вы, Кусинея, разве его не уважаете?

– Сегодня я задаю вопросы, Василий.

– Так задавайте умные вопросы. Я надеялся на интеллектуальную дуэль, но теперь вижу, что вы без оружия. Все свелось к выяснению, кто кого уважает, как в пьяной компании.

– А вы что, пьяны? Разве у вас в стакане не вода?

– Не знаю, что вы мне тут налили, я еще не пробовал.

– Так попробуйте.

– Воздержусь. Вдруг слабительное. Расслаблюсь…

– Боитесь, язык развяжется?

– Язык у меня всегда в развязке. За руки опасаюсь.

– Что, бить будете?

– Что вы, Кусинея… Просто вы такая, ммм, привлекательная… Оппозиция в вашем лице приобрела пикантный прикус.

– Привкус, вы хотели сказать?

– И привкус тоже. И еще придыхание.

– Так присоединяйтесь к нам – я стану вам ближе.

– Вы, Кусинея, все пытаетесь меня заманить в групповуху. А я не разделяю вашу любовь к массовым кувырканиям.

– А любовь народа к режиму Куцына вы разделяете?

– А я бы вообще разделил Куцына и режим. Это все-таки разные вещи. Куцын – это Богом данная власть. А режим создает окружение.

– То есть окружение вас не устраивает? Колодин, например?

– Я этого не говорил.

– Но он же враг Сусликова.

– С чего вы взяли? В Кремле все друг с другом дружат.

– Ну да, если нет возможности задушить, остается дружба.

– А вам непременно хочется душегубства? «И мальчики, и мальчики кровавые в глазах…»

– Задушить можно и в объятьях.

– Ну, это уж по вашей части, Кусинея.

– Что вы, я очень мирная, особенно в постели.

– Наверное. Мне просто не доводилось видеть вас спящей зубами к стенке.

– Василий, вы хамите.

– Что вы, я просто констатирую. А то привяжетесь потом ко мне, как к Хорохорову, с брачным предложением. А я, некоторым образом, женат.

– Но на дружбу хотя бы я могу рассчитывать?

– Всегда! Вы вообще можете всегда на меня рассчитывать, думаю, вы понимаете, в какой роли.

– Увы, нет. В какой же?

– Сахарной косточки для оттачивания зубок.

– Вы такой сладкий?

– Да, я такой. Главное – не влипните всем телом.

– В вас?

– Ни в меня, ни в болотную оппозицию…

– Благодарю вас, Василий, за предостережение.

– Всегда ваш, Кусинея.

По тому, что Топчак стала сдирать с себя микрофон, не дожидаясь, когда выключат камеры, Люберецкий понял, что он сумел вывести ее из равновесия. «Так тебе и надо,… чка разменная», – с чувством глубокого удовлетворения подумал Люберецкий.

Сцена пятая

Бабушкины страдания

Старушка Лидия Георгиевна сидела, сгорбившись, на наследственном потертом кожаном диване с прямой спинкой, смотрела телевизор и тихо плакала, вытирая слезы клетчатым платочком. В телевизоре который день по всем каналам показывали ее внучку Дашеньку. В фас, в профиль, ближний ракурс, дальний план, в маске и без маски. Частотность показов лица ее внучки превысило число показов всех членов Государственной думы, вместе взятых. Да что там Думы, самого переизбранного Президента показывали реже. Такая Дашенька вдруг стала медиа-востребованная. Чего же слезы лить?

Но Лидию Георгиевну Дашина популярность не радовала. Потому что она была катастрофической. Катастрофической не только для ее единственной обожаемой внучки, катастрофической для всей их семьи. Для семьи, которая в четвертом поколении кормилась, обслуживая высшую партийно-правительственную номенклатуру, как бы она ни называлась в разные исторические периоды послереволюционной эпохи. Дед Лидии Георгиевны служил дворником в Кремле. Отец Лидии Георгиевны был подменным водителем на Старой площади. Сама Лидия Георгиевна всю свою жизнь тянула нелегкую секретарскую лямку у идеологических руководителей государства, заслужив за безупречную работу персональную пенсию. Сын Лидии Георгиевны выучился на дипломата и уже дослужился до ранга посла, оттрубив в желтой жаркой Африке два срока по три года, заработав квартиру в Раменках, хламидиоз и лямблиоз.

А Дашенька… Она всегда иронизировала над бабушкой и отцом. Нет, не всегда, а лет с тринадцати. «Служите и дослужитесь», – с усмешкой повторяла она на бабушкиных воскресных обедах, когда они с сыном начинали обсуждать политические вопросы. Вот и дослужились… Сына теперь уволят. Хорошо, хоть квартира приватизирована, не отберут. Могут персональную надбавку с ее пенсии снять… Скажут, что начисляли по ошибке… Могут еще и заставить выплатить прибавку обратно… Они все могут.

Как Дашенька могла? Как она могла покуситься на самое святое? Самое неприкосновенное. Самое охраняемое. Самое недосягаемое. На верховную власть, как бы она ни называлась! Где, где она этого набралась? Ведь их семья всегда была лояльной: при Сталине – Сталину, при Хрущеве – Хрущеву, при Брежневе – Брежневу, при Куцыне – Куцыну. В доме в красном углу всегда висел портрет текущего вождя и портрет Ленина, вышитый крестом еще ее бабушкой Марфой. В синих тонах. А Маша хихикала: «Бабушка, почему у тебя Ленин – голубой? Теперь говорят, что он был черный человек. Надо перекрасить в соответствии с последними историческими воззрениями».