Семейщина - Илья Чернев

— Носит вас по ночам, — подымаясь навстречу зятю, ворчнул Аноха Кондратьич. — Экое строчное дело, подумаешь, до утра потерпеть нельзя!

— Привел? — спросила сына Ахимья Ивановна.

— Вишь, привел… Толкуйте вот с ним…

— Наш-то что удумал, какую беду! — повернулась старая к зятю.

— Все знаю, рассказал по дороге, — остановил ее Епиха. — Я вроде сватом к вам…

— Сватом?! Да что вы, очумели все?.. Экая бедынька! — всплеснула она руками.

— Нисколько не очумели! — важно произнес Епиха.

— Я и то говорю: с ума посходили, постылые… — начал Аноха Кондратьич, но Ахимья так глянула на него, что он разом прикусил язык.

— Ну-к, сказывай, зятек… сваток, — язвительно обратилась она к Епихе.

— Сказывать недолго, — заговорил Епиха. — Парень и девка полюбили друг друга — зачем нам мешать им?.. Ты, теща, желаешь счастья своему сыну, я — своей сестре. Если встанем им на дороге, они могут и не послушаться нас с тобой. В старое время убегом, бывало, женились, против родительской воли шли, — сейчас и подавно покориться не захотят… Никишка парень горячий… И выйдет шум, огласка на всю деревню… К чему тебе это? Всю жизнь прожила ты без скандала, без срама, постоянно стояла за лад в семье, людей за рев, за разлады корила…

— Всё так, — мирно и мягко сказала Ахимья Ивановна. — Реву я не хочу… И не против невесты я… Груня ваша ладная девка. Но ведь твоей Лампее она золовка. Золовка, родня, — ты подумал это?

— Подумал, — кивнул Епиха.

— Плохо подумал! — возвысила голос Ахимья Ивановна. — Отродясь на деревне такого случая не бывало… чтоб золовку — в жены, к себе в дом… Мало — народ засрамит, проходу нам нигде давать не станут, — уставщик венчать откажется… Грешно ведь это!

— О грехе нынче разговор короткий, закон только бы соблюсти, — сказал Епиха. — Если закон советский скажет: нельзя, ну, тогда ничего не сделаешь. С советским законом спорить не станешь! Я берусь в сельсовете разузнать насчет этого…

— В совете у тебя заминки не будет, — усмехнулась Ахимья Ивановна. — Насчет уставщика ты что думаешь? У бога свой закон…

— Бог в обиде не останется, — улыбнулся, в свою очередь, Епиха.

Никишка, наружно спокойный, сидел на лавке поодаль. Нетерпение разбирало его, — чем все кончится, скорее бы… Он с восхищением поглядывал на Епиху: утихомирил-таки старую и так ловко, тонко ведет разговор.

Мирный тон матери, молчанье отца радовали его, давали надежду.

Однако надежда оказалась напрасной. Старуха была непреклонна: пока уставщик не разрешит, и речи быть не может, — она не пойдет на такой грех… В конце концов Епиха вынужден был согласиться: что скажет уставщик — тому и быть… На этом и порешили.

Епиха неприметно подмигнул Никишке и стал собираться домой.

На другой день, в воскресенье, Никишка спозаранку, ни слова не говоря, пошел в винную лавку. Наученный Епихой, купил две поллитровки и направился к уставщику.

У Сеньки Бодрова с похмелья трещала голова, но денег дома не было ни копейки, поправиться было не на что. Злой, с помятым лицом, уставщик сидел у окна, поглядывал в улицу, — не нанесет ли господь часом кого-нибудь из денежных. Но улица была пустынна, а за спиной Бодрова комаром ныла жена:

— Ишел бы ты в церкву, время поди к обедне звонить.

— Не убежит твоя обедня! — огрызался Сенька и яростно скреб пятернею в голове. — Скажи на милость, такая оказия!

Из проулка, как раз против уставщиковой избы, вывернулся парень. Он шел вразвалку сюда, к окну, и, увидав уставщика, издали заулыбался. «Кажись, господь бог внял молитве?..» Сенька нетерпеливо переставил на подоконнике локти, прилип к стеклу — и узнал Никишку.

Через минуту нежданный гость переступил порог.

— Будто Ахимьи Аношихи сынок? — придавая своему пропитому голосу необыкновенную ласковость, спросил уставщик. — С каким делом мать послала?..

— Меня, гражданин уставщик, не мать… я сам, — поздоровавшись, сказал Никишка. — Большая нужда до тебя.

— Нужда? — поглядывая на оттопыренные Никишкины карманы, привскочил Сенька. — Говори, как на духу… Старуха, станови самовар!

— И закуску какую ни есть тащи, — раздвинув в улыбке рябые щеки, вставил Никишка.

У Сеньки загорелись глаза:

— Вот это я понимаю! Народ нынче какой пошел — молодец народ. — Он щелкнул языком.

Никишка не спеша поставил на стол зеленые прозрачные бутылки.

— У, постылые! — заворчала у печи Сенькина баба. С первого же стаканчика уставщик преобразился.

— Ух, полегшало! — довольно огладил он бороду. — Ну, значит, нужда?

— Не велика нужда, — смело заговорил Никишка, — жениться хочу.

— Выходит, венчать тебя?

— Как полагается!

— Гульнем на свадьбе? — подмигнул уставщик.

— Что ж, и гульнем! Вина не пожалею… Приглашу тебя… Только дело сделай.

— Да какое тут дело — венчать! Самое плевое дело… Это нам раз-два — и готово, — весело наливая по второй, затараторил Сенька.

— Венчать — не штука, — осадил восторженного пастыря Никишка, — не штука это… Ты председателя Епихи сестру знаешь?

— Знаю чуть, слыхал. Та, что в Хонхолое на курсах?

— Она самая. Это и есть моя невеста.

— Ну-к что ж… могу!

— А батька с маткой никак не дают согласия; раз, дескать, Епиха женат на моей сестре… значит, Грунька — Лампеина золовка… родня вроде… Ревут старики…

— А Епиха что? — с интересом спросил уставщик.

— Епиха-то ничего. Он мою сторону держит. Ходил стариков уламывать…

— Ну, раз Епиха согласен, я тоже… благословляю. Поправившийся на другой бок Сенька был готов услужить приятному парню.

— Благословляешь? — прищурился Никишка. — Ты старикам это скажи. Они кричат: никогда такой родни уставщик венчать не станет, грех это. Ты докажи им, что греха в этом нет. Об этом и прошу тебя.

— И докажу! — Сенька ударил себя кулаком в грудь и полез к божнице. Он извлек из-за образов толстую книгу в рыжем переплете и потряс ею перед Никишкой. — Я им такое прочитаю… разом сникнут!

— Прочитай, пожалуйста.

— У меня на всякий случай писание, — то и дело подливая себе водки, хвастал Сенька.

За разговором он успел уже опорожнить одну поллитровку и будто не замечал, что Никишкин стаканчик давно уже стоит нетронутый.

«До вина жадный», — отметил Никишка и вслух спросил:

— Когда к нам придешь? Сегодня можешь?

— Почему не так? После обедни. А угощенье будет? — поинтересовался совсем захмелевший уставщик.

— Это можно. Только трезвый приходи… с писанием. А то старики, знаешь… не поверят… заругают нас с тобой.

— Ну, вот еще… Разве я чина не знаю, — деланно обиделся Сенька. — Вот эту допьем, и боле никаких… А после церкви — сразу к вам…

— Допьем, — сказал Никишка и стал нагонять уставщика, чтоб тому досталось поменьше и он не расплелся окончательно…

Отслужив обедню, уставщик примчался к Анохе Кондратьичу. Он выглядел ни пьяным, ни трезвым: в обычной своей норме между двумя выпивками. Под мышкой у него было зажато писание.

Он истово помолился в передний угол, поздоровался с хозяевами, поздравил их с праздником.

— Проходи, гостем будешь, — встал навстречу Аноха Кондратьич.

— Гостем и, кажись, судьей? — чуть усмехнулся Сенька.

— Никишка сказывал мне, что до тебя дошел, — заговорила Ахимья Ивановна. — Рассуди ты нас… образумь греховодника… Забрал себе в голову такую дурь…

Сенька важно сел на лавку и торжественно положил перед собою на стол пухлую старую книгу.

Старики знали, что нынешний уставщик — не чета прежним, и, как многие, осуждали его за пьянство, за неподобающую жизнь. Но книга, писание, была та же, что и при Ипате Ипатыче, против нее язык сказать не повернется. Ахимья Ивановна и Аноха Кондратьич верили писанию, хотя и сомневались, правильно ли толкует новый уставщик святые слова: как это так, раньше было нельзя, теперь можно…

Они качали головами, вздыхали, но вынуждены были благословить сына…

Свадьбу играли на пасхе, гостей была полна изба. Больше всех веселился на свадебном пиру председатель Епиха: кончилась сестренкина одинокая жизнь, неожиданное, на этот раз прочное, счастье подвалило ей.

Вошла Грунька в справный дом Анохи Кондратьича — первая сноха в семье! — вошла в Никишкину жизнь, заполонила его молодую душу.

Мартьян Яковлевич вернулся с областной опытной станции развеселый, будто помолодевший. Он пришел в правление в новой сатинетовой косоворотке под новым пиджаком, разложил на столе перед Епихой и Гришей кучки каких-то незнакомых семян, сказал с веселой важностью:

— Вот!.. Отводите мне опытный участок, гектаров пять, сеять буду… стану сам досматривать, выращивать… мерить, весить… Я вам больше не полевод, а опытник!