Набоков: рисунок судьбы - Эстер Годинер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Три заметки о романе «Дар» // Истинная жизнь… С. 321-335.
4 Набоков В. Дар. С. 214.
5 Об этом противостоянии см.: Долинин А. Три заметки… С. 327-330.
352
стихотворной форме – митрополит Филарет: «Не напрасно, не случайно /
Жизнь от Бога мне дана, / Не без воли Бога тайной / И на казнь осуждена».1
Напомним, что согласно метафизике Набокова, судьба человека изначально определяется в соответствии с заложенными в нём некими «неведомыми игроками» личными качествами; однако реализация таковых, на фоне игр
случая, всё-таки в значительной степени зависит от стараний данного индивида. Постоянные хронические сетования «парижан» на неблагоприятные обстоятельства эмигрантской жизни, на одиночество, неприкаянность и чувство обречённости человека в этом безнадёжно порочном мире он считал малодуш-ными попытками посредственностей оправдать свою несостоятельность. Сам
же Набоков, в условиях, казалось бы, как нельзя тому способствовавших, психологически был совершенно защищён от угрозы превратиться в ущербную, страдающую дефицитом самоидентификации и погружённую в безысходный
пессимизм маргинальную личность. Подобно ему, и протагонист «Дара», Фёдор Годунов-Чердынцев, даже в изгнании остаётся человеком на удивление
цельным, своего рода «вещью в себе», ограждённой собственной сверхзада-чей, всё остальное ей подчиняя и проявляя необычайную ситуативную гибкость: всё лечится творчеством и ради творчества.
Так, с изрядной долей своеволия целиком перетягивая на свою сторону
Пушкина и переиначивая на свой иронический лад даже и безнадёжные интонации Лермонтова, скликая себе на помощь (в подтекстах, аллюзиях, реминисценциях)1 современников-единомышленников – В. Ходасевича, Д. Кнута, С.П. Федотова, – и одновременно одолевая Адамовича со всеми его подпева-лами, Набоков подвиг своего героя сочинить стихотворение, которое, как и
весь роман, по обобщающему заключению Долинина, «откликается одновременно на прошлое и настоящее отечественной литературы и определяет сам
себя через их динамическое, напряжённое взаимодействие».2
«Так началось его жительство в новом углу…»3 – и так, вполне прозаически, с позиции третьего лица, но и не без доли (само)иронии, подводится итог
первой, бессонной ночи Фёдора на новом месте, закончившейся сочинением
стихотворения очень важного, программного значения. Жизнь продолжается –
с перепадами от высот вдохновения до простых житейских забот, но и с
непременным фоном забот творческих: на «сборничек» отозвалась только
краткая заметка экономического (?!) сотрудника «Газеты», сапожник из сосед-него дома отказался чинить промокшие ночью башмаки – придётся купить но-1 Долинин А. Три заметки… С. 322-323. Сн. 168; См. также: Бабиков А. Прочтение
Набокова: Изыскания и материалы. СПБ., 2019. С. 342-344, 347.
1 Долинин А. Три заметки… С. 332-335; см. также: Его же. Комментарий… С. 124-125.
2 Долинин А. Три заметки… С. 335.
3 Набоков В. Дар. С. 215.
353
вые. Покидавший прошлой ночью его новых соседей запоздалый гость (благодаря чему Фёдору удалось попасть в дом) оказался его знакомым, случайным и
несимпатичным, но, тем не менее, сам того не зная, поставившим перед героем
задачу творческого выбора. Это был молодой живописец Романов, о котором
сообщается, что «Многих … обольстил его резкий и своеобразный дар; ему
предсказывали успехи необыкновенные»; и после описания нескольких его
работ и присущего ему стиля следует признание: « Меня (курсив мой – Э.Г.)
неопределённо волновала эта странная, прекрасная, а всё же ядовитая живопись, я чувствовал в ней некое п р е д у п р е ж д е н и е, в обоих смыслах слова: далеко опередив моё собственное искусство, оно освещало ему и опасности
пути».4 В этой фразе, впервые после долгого перерыва, автор снова обращается к читателю от первого лица («Меня»), значимость которого усиливается
ещё и тем, что с этого слова она и начинается; вкупе же с крайне редким в
текстах Набокова выделением слова разрядкой – тем более подчёркивается
значение, придаваемое рискам следования модным, но «опасным» направлени-ям, как в живописи, так и в литературе. В данном случае, по-видимому, речь
идёт о том, что называлось «немецким экспрессионизмом» и родственных ему
течениях 1920-х – 1930-х годов в европейском изобразительном искусстве. От
приглашения Романова посещать вечеринки у Лоренцов Фёдор уклонился, а
самого его стал избегать (упустив, таким образом, знакомство с некоей Зиной
Мерц, тогда, среди прочих, там бывавшей).
Всю весну и лето романного 1926 года герой продолжал запоем сочинять
стихи «всё с тем же отечественно лирическим подъёмом», приносившие к то-му же «небольшой, но особенно драгоценный доход».1 Единственным своим
соперником в поэтических кругах он считал Кончеева, которого «тотчас зави-дел … впервые пришедшего в кружок. Глядя на сутулую, как будто даже гор-батую фигуру этого неприятно тихого человека, таинственно разраставшийся
талант которого только дар Изоры мог бы пресечь, – этого всё понимающего
человека, с которым ещё никогда ему не довелось потолковать по-настоящему,
– а как
